— Прощай, мама — говорит Хэш и спускает курок.

Старинные ворота хагвульского кладбища поскрипывают на ветру. Площадка перед входом и дорога, ведущая к кладбищу, огорожены. Несколько чёрных грузовых мобилей подъезжают к главному входу, останавливаются и становятся барьером для любопытных взглядов.

День на излёте октября выдаётся не по-осеннему прекрасный, чистый и ясный, без единого облачка хмари, которая обычно душит город до самой зимы. Даже солнце пригревает. Хагвульцы недоверчиво снимают шляпы, разворачивают шарфы и, прищурившись, смотрят в небесную высь.

Люди спускаются с мобилей: молчаливые, с лицами будто окаменевшими, одетые в чёрное. Оружия при них нет, но они испускают волны угрозы, так что работники кладбища ёжатся, замерев двумя кривыми истуканами у ворот. Они пришли, хотя ректор настоятельно просил убрать всех посторонних.

— Кто это? — спрашивает Йоним Гон, когда Реза осторожно спускает его кресло, и в поле зрения старика попадают двое потупивших взор мужчин.

— Помощники от мара Шамакора.

— Дай им денег и отпусти. С Шамакором я всё улажу потом.

Реза кивает и направляется в сторону работников. Ректор поворачивается к тёмному нутру мобиля и поднимает руку, останавливая массивную фигуру. Лишь дождавшись, когда посторонние уйдут, Йоним даёт знак и Хэш выпрыгивает из кузова. Подошвы поднимают в воздух облачка пыли. Их быстро уносит ветер..

— Как ты? — спрашивает Филин. Гигант кивает и отворачивается. Он никому не смотрит в глаза последние дни: ни ректору, ни друзьям, ни Юдей, хотя при случае разговаривает и в остальном ведёт себя как обычно. Мадан отменил все занятия специальным распоряжением, иначе Хэш продолжил бы обучать Юдей, даже заменил бы Хак на утренних тренировках. Доктора всерьёз опасаются за психическое состояние охотника, но все тесты говорят, что Хэш прекрасно справляется с утратой.

Фюрестер вдыхает полной грудью свежий воздух и старается отвести взгляд ото всех разом, но это тяжело. Он окружён людьми: из второго мобиля спускаются Юдей, Мадан Наки, Буньяр Мелоним и другие, желающие проводить Хак в последний путь. Хэш мельком отмечает, что Юдей одета иначе, но интерес быстро пропадает, и он не доводит цепочку мыслей до конца. Инаковость охотницы ему безразлична.

Гигант хмурится. В сведённых бровях поселилось то чувство, что обращает солнечный осенний день в мглистое ничто, в неясный час дня, то ли рассветный, то ли закатный. Юдей подходит к Хэшу и кладёт руку ему на плечо. Тот кивает, отмечая и её попытку, и её присутствие. Многие сочувствуют, некоторые даже понимают, но охотник неожиданно выясняет, что даже искреннее сочувствие небезразличных людей никак не помогает справиться с болью.

Она гнездится так глубоко, что когда объятия и слова добираются до неё, то в них уже не остаётся силы. А вот боль отвечает, и делает это грубо, с безумным удовольствием раня всё вокруг себя. Хэш умирает по ночам, представляя, что этот выстрел делает не он, а Хак, и пистолет направлен ему в лицо. Он не жалеет: время, проведённое вместе — прекрасная частью его жизни и гигант благодарен существованию, что у него была мать несмотря на его происхождение и судьбу. Но мысли раз за разом возвращаются к выстрелу. Необходимость. Но от этого не становится легче. Хэш ворочается с боку на бок, рассматривает потолок, пытается отвлечь себя хоть каким-нибудь делом исключительно ради того, чтобы избавиться от бесконечных мыслей.

«Я должен был её спасти…»

«Как?!»

«Не знаю. Но должен был. Она бы меня спасла».

Этот диалог крутится в голове всё время, не даёт спать, есть, связно говорить. Любая мысль разбивается о него, как и порывы что-то сделать. Хэш сам загоняет себя в тюрьму, в узенькую камеру, в которой можно только стоять, а потом выбрасывает ключ в окошко.

Юдей не убирает руки. Она не в первый раз на похоронах, но по-прежнему не знает, что следует говорить. Да и нужно ли вообще? Её взгляд пытается поймать глаза охотника, но тот старательно их прячет, и ей остаётся только догадываться, как ему тяжело, ведь она почти не помнит конец охоты. Ей рассказал доктор, который до этого выведал большую часть истории у Резы. Узнав о том, кто остановил Хак, Юдей сразу же бросилась к Хэшу, но уже на пороге его комнаты поняла, что не сможет пробиться сквозь плотную стену безразличия. Он сидел на кушетке, смотрел на свои ладони, иногда сжимал их в кулаки и не моргал. Что-то блестело на его щеках, но Юдей не поручилась бы за то, что это слёзы. В тот момент она впервые поняла, кого Хэш ей напоминает. В путешествии по Западной Великой империи ей доводилось любоваться величественными храмами, построенными ещё в давние эпохи. Их стены часто украшали статуи-гаргойлы, чудовищные внешне, но созидательные по природе. Хэш безумно на них похож.

— Я… здесь, — сказала тогда Юдей с проявившейся хрипотцой в голосе. Слова прозвучали неуверенно.

Широкий солнечный луч останавливается на глазах Юдей и «золотой песок» вспыхивает в глубине её глазниц. Это её вина, она… она могла предсказать будущее, заметить, сделать хоть что-то. Чувство настолько сильно, что заставляет охотницу кусать губы и сдерживать крик, готовый вырваться наружу.

«Мне страшно! Помоги мне!» — хочется кричать ей, но Юдей контролирует себя. Она боится повторить судьбу Хак, но разве Хэш чем-то сможет ей помочь? Для него случившееся — намного большая трагедия, чем для неё.

Она ещё раз сжимает плечо гиганта и отходит в сторону. Ни она, ни Хэш не замечают, как пристально наблюдает за ними Мадан Наки, одновременно выглядывающий подъезжающий катафалк.

— Прибыл, — говорит директор отстранённо, замечая крышу длинного чёрного мобиля, взбирающуюся по крутому склону холма. Хэш поднимает голову, его взгляд проходит сквозь Юдей, Мадана, Йонима и устремляется к машине, въезжающей в центр огороженного мобилями полукруга. Стоит ей замереть, как к задней двери начинают стягиваться люди.

Гроб несут четверо. Хэш и Юдей впереди, Буньяр и Мадан позади. Реза держится чуть в стороне. Он не простил Хак за убийство, хотя какой-то частью души понимает, что к тому моменту, когда части тела Киуля перемалывала чудовищная глотка, Хак в живых уже не было. Но всё же… Реза вытирает глаза и стискивает зубы.

«Почему я скучаю по ней?» — думает он. Она была охотником, потенциальным предателем, и, в конце концов, обратилась в монстра, который хладнокровно убил и сожрал его человека. Так почему, вспоминая о ней, он чувствует боль утраты, точно так же, как по Киулю? И почему ему хочется утешить Хэша?

«Он чужак…» — но мысли сбиваются.

Гроб, совершенно простой, без украшений и изысков, такой, какой хотела сама Хак, торжественно водружают на плечи и шествуют к могиле.

Хагвульское кладбище — два больших холма недалеко от Университета. Когда-то они были частью леса Тифрут, но Ильдор, монах, с именем которого часто связывают основание хагвульского кладбища, договорился с духами леса о том, чтобы они не тревожили похороненных в этой земле. Легенда странно сочетает языческие и религиозные мотивы, но жителям Хагвула нравится эта история. Кладбище одно, и за долгую историю города земля на нём стала такой дорогой, что лишь немногие избранные могут позволить себе упокоиться под её твердью. Обычные люди выбирают кремацию.

Удивительным образом кладбище не производит удручающего впечатления. Памятники и могильные камни, по большей части истёртые дождём, ветром и временем, тем не менее сохранили благородные черты. Слева, вдалеке, виднеются выгнутые крыши склепов, принадлежащие древним семействам Хагвула.

Впереди идёт Реза, он катит коляску ректора. Сразу за ними несут гроб. Следом идёт небольшая процессия из всех тех, кто захотел проститься с Хак. Среди них попадаются и ибтахины, и мандсэмы, и тцоланимы, и работники госпиталя. Склонив головы, они тихо напевают старый похоронный мотив. В какой-то момент он должен перерасти в длинную грустную песню, но стихийный хор избегает перехода к сольной партии.