— Твою же… Жгут. Надавите здесь. Три кубика эссенции…

— Доктор, это уже третья…

— Колите. Мы на пике.

— Не удержим.

— Так позовите ещё кого-нибудь! Вон, два охламона стоят…

— После…

— Будет после, мар Ипор. Держите. Крепче держите!

Юдей видит небо. Оно раскидывается прямо за стенами комнаты, подбирается к ней и готовится поглотить в один присест. Всех людей внутри. Сплошной бастион туч образовывает второй горизонт параллельно первому, и между двумя линиями облака рисуют таинственный узор. Они пытаются что-то сказать, но Юдей не понимает их. Она отворачивается и смотрит внутрь комнаты.

Распластанное на хирургическом столе тело кажется Юдей незнакомым. Да оно совсем не походит на живое существо: истекающее кровью, изломанное чудовищным процессом, который до конца не понятен никому из присутствующих — как оно может быть вместилищем живой души?

«Это я? Нет! Не может…» — думает Юдей, но её непреодолимо тянет к этому обезображенному куску мяса. Она вяло сопротивляется, поворачивается обратно к небу, но оно уже исчезает, растворяется в черноте. Юдей вновь смотрит на тело…

… и открывает глаза.

— П… получилось? Доктор?

— Пик пройден, а дальше… На всё воля Элоима.

— Она в сознании?

— Нет, это рефлекс. Сестра, палата для гэвэрэт Морав готова?

— Да.

— Вымыть, переодеть и установить круглосуточное наблюдение. Сообщать о малейших изменениях в состоянии. Посторонние, пожалуйста, покиньте операционную. Мар Ипор, кажется, вы хотели прояснить какой-то вопрос?

Халаты, измазанные кровью и вязкой чёрной жижей, аккуратно снимают и бросают в подготовленное высокое ведро с плотной крышкой. Две медсестры, в толстых перчатках и защитных масках, приносят большие тазы с тёплой водой и осторожно, но быстро обмывают пациентку.

Юдей Морав больше напоминает впопыхах сшитую куклу, чем живого человека. Всего за несколько часов она потеряла столько телесных жидкостей, что должна бы испустить дух, но её грудь медленно поднимается и опускается, а глаза, стоит приподнять веко, реагируют на свет.

— Ну что, выкарабкается, бедняжка? — спрашивает одна медсестра другую, когда операционная пустеет.

— Может и выкарабкается, — отвечает вторая, пожав плечами. — Но ничего хорошего её не ждёт. Лучше б померла.

>>>

Кто-то рядом.

Она чувствует это кожей, как будто существо посылает невидимые сигналы. Мышцы напрягаются, пальцы под тонким одеялом сжимают простынь в комок, слух обостряется. Юдей «видит» комнату, каждую вибрацию, исходящую от движения. Стоит незнакомцу приблизиться и она бросается на него.

— Тише, тише, — слышит она, открывая глаза. Рядом с кроватью женщина в тёмно-зелёной форме медсестры: блуза с узким рукавом, широкая длинная юбка, белый фартук. Светлые волосы собраны в пучок и прикрыты шапочкой.

— Кто вы? — спрашивает Юдей. — Где я? Что это?!

Всё тело пациентки перехвачено широкими кожаными ремнями. Изнутри они подбиты войлоком, потому кожу не натирают, хотя затянуты туго.

— Давайте по-порядку, хорошо? — предлагает медсестра, мягко улыбаясь. — Вы были сильно ранены и вас доставили в госпиталь. Некоторое время вы пробыли без сознания. Ремни нужны на случай дискинезии. Теперь я задам несколько вопросов. Как вас зовут? Какой сейчас год?

— Госпиталь? Что за госпиталь?! Мы… как я сюда попала?! Отвяжите меня!

Юдей дёргается один раз, второй. Сильная боль в руке заставляет её зажмуриться. Она замирает настороженным зверьком и смотрит на медсестру, не скрывая подозрений, но бросив всякие попытки освободиться.

— У вас… у вас могут быть провалы в памяти. Я позову доктора, как только мы закончим. Пожалуйста, скажите как вас зовут.

— Юдей, — чеканит пациентка, но запинается на фамилии. — М… К… Монраф?

Разворошённая дикарями библиотека — вот чем обращается память женщины, привязанной к кушетке. Привыкший к порядку мозг вслепую шарит в горах воспоминаний, пытаясь выудить ответы на вопросы.

— Я не помню год, — шепчет Юдей и на глазах появляются слёзы. — Я не помню какой сейчас год! Пожалуйста, отвяжите меня. Отпустите домой. Я никому не скажу, что была здесь.

— Гэвэрэт Морав, прошу вас, — медсестра садится на кровать, берёт ладонь пациентки в свою, — успокойтесь. Вам не нужно бояться, всё позади. Память обязательно восстановится. Амнезия и спутанность — самые безобидные последствия операции. Сейчас тысяча девятьсот десятый. Что последнее вы помните?

Всплывающие в голове картины иногда чёткие, а иногда размытые, но Юдей не может сказать, где реальность, а где попытка заменить утраченное выдумкой. Она отчётливо помнит замок в горах, на удивление хорошо сохранившийся, и, вместе с тем, смутно припоминает тёмно-бежевый фасад с массивной лестницей, обрамляющей фонтан. Что из этого Университет, а что — Унтаглейская крепость Юдей сказать не может.

— Что со мной случилось? — звенящим голосом спрашивает она. — Я упала? Поранилась? У меня сильно болит рука. И что это за госпиталь?

Юдей старается говорить спокойно, но истерика прорывается наружу непрошенными модуляциями голоса.

— На вас напали, — отвечает медсестра. — Помните?

— Я…

Паук прыгает на Юдей из глубин памяти. Она резко дёргается. Рука вспыхивает новым приступом боли.

«Ч… что?»

Теперь силуэт чудовища подстерегает её в каждой мысли, в каждом случайном образе, возникающем в голове. Он селится на периферии сознания и не вступает в круг света, который сделал бы его реальным, но незримо преследует носительницу. Ей хочется проверить, не спряталась ли тварь под кроватью.

— Паук…

— Мы называем их кизеримами, — говорит сестра, и по её вмиг округлившимся глазам Юдей понимает, что услышала то, чего не должна была слышать. Медсестра убирает руку, встаёт, поправляет юбку и делает шаг в сторону двери.

— Как? Кизеримы? Это какой-то новый вид…

— Простите, — резко прерывает пациентку сестра. — Я не должна была вам этого говорить. Забудьте.

— Что это значит?! — Юдей не хочет держать себя в руках. — Почему вы не объясняете, что напало на меня?!

— Гэвэрэт Морав, пожалуйста.

— Мне плохо. Я задыхаюсь. Выведите меня на улицу. Пожалуйста. Мне нужен свежий воздух.

— Гэвэрэт Морав, успокойтесь…

— Выпустите меня отсюда!

Юдей напрягает все мышцы, как вдруг понимает, что едва может пошевелить пальцем на руке. Это не паралич — полное бессилие. Злые слёзы текут по щекам, рот кривится беззвучным криком. Паника и гнев вытесняют сознательные импульсы и она продолжает тянуть ремни, то ли пытаясь порвать их, то ли надеясь, что они исчезнут сами собой.

«В ловушке! В ловушке!» — повторяет про себя Юдей, а в это время медсестра судорожно готовит инъекцию. Руки трясутся, игла бьётся о стенки ампулы с белёсой жидкостью. Профессионализм оставляет сестру, она вновь чувствует себя юной девушкой, которая пришла в Городскую больницу наниматься на работу. Кровь, грязь, крики. Сочувствие смешанное с цинизмом один к одному.

Подготовив шприц, медсестра оборачивается и встречается с Юдей взглядом. Для женщины, которая пришла в себя после трансформации и почти месячной комы, в ней слишком много энергии.

«Обманывала нас? Всё это время?» — думает сестра, делая шаг вперёд. Пациентка скована, едва шевелится, но медсестра всё равно боится, что та каким-нибудь образом освободиться и бросится на неё. Всё внутри говорит отложить шприц и бежать, бежать как можно дальше, из госпиталя, лаборатории, а может быть — и города, потому что злобный взгляд обещает ей самую мучительную смерть из всех возможных.

Пересилив себя, сестра подходит к кровати и заносит иглу.

— Не смей, — шипит Юдей. Медсестра замирает. Голос чужой, нечеловеческий. Как будто говорит кто-то, для кого речь и язык — новый, способ общения. Медсестра никогда не испытывала ничего подобного. Чистый первобытный ужас.

— Я…

— Замрите, — произносит кто-то за её спиной. Женщина вскрикивает, роняет шприц и он, громко звякнув о металлический поручень кровати, падает на пол. Осколки брызжут во все стороны, несколько хрустят под каблуками туфель, когда медсестра разворачивается. Тень у двери палаты обезличивает высокую массивную фигуру, но сестра и так знает, кто это.