Фади боится не за себя, а за своих питомцев. Конечно, их тяжело убить, шкуру не пробить обычной пулей или ножом, но, как и любое живое существо, осадные тцарканы нуждаются в воздухе и еде, что делает их уязвимыми.

Сойям выкрикивает ругательство и бросается куда-то влево. Первые содэжур приземляются на площадку, отстёгивая содамэ высоко, по мнению Фади — чертовский высоко, падают и тут же вступают в бой. Они орудуют кривыми длинными кинжалами. Ополченцы падают один за другим, коротко вскрикивая и испуская дух в лужах собственной крови. Фади достаёт тцаркан.

— Пли! — раздаётся чей-то крик. Лентяй и его собраться широко раскрывают пасти и платформа утопает в дьявольском крике. Фади слепнет на пару секунд и надеется, что выстрелили все восемь тцарканов. Он сползает на землю, мотает головой и ждёт, пока зрение вернётся. Битва кипит совсем близко, непонятные выкрики на баса долетает до ушей Фади.

Сойям сражается сразу с двумя содэжур. Патрульный ловко отводит смертоносные удары, используя дуло револьвера как дополнительный клинок. Вот он перехватывает инициативу. Идёт в атаку! Лезвие палаша тускло сверкает, вспыхивают искры. Противники балансируют на самом краю платформы.

«Держись», — думает Фади, крепче сжимая рукоять тцаркана. Прямо перед ним возникает содэжур, и учёный вздрагивает. Взгляды встречаются: Фади и восходник одного роста. Учёный многое понимает о парне, который собирается его убить.

Во-первых, он молод. Чудовищно молод, если подумать. Фади уверен, что перед ним мальчишка, едва-едва перешагнувший шестнадцатилетие. Во-вторых, он боится. Первое убийство в жизни? Первое боевое задание? Фади всё равно. Его жизнь встаёт на ребро, рискуя кануть в непроглядную бездну, в которой уже ничего нельзя будет разглядеть, ни о чём подумать, никого пожалеть.

«Прости», — думает инженер, нажимая спусковой крючок. Тварь визжит и неожиданно сильно дёргается. Содэжур не успевает даже вскрикнуть: от его головы остаётся едва ли треть. Медленно, будто преодолевая сопротивление вмиг сгустившегося воздуха, содэжур падает назад.

«Так… — вспыхивают обрывками мысли. — Так… просто…»

Кто-то будто ускоряет время. Люди вокруг кричат, падают замертво. Сойям стреляет в лицо одного из содэжур, получает клинком в бок, рычит как дикий зверь и всаживает палаш в грудь второго.

— Тмикха! — кричит он. Его лицо, перемазанное кровью, превращает патрульного Хагвула в древнего воина, идущего на смерть во имя жестокого бога. Фади не шевелится. Слова достигают ушей, но дальше натыкаются на барьер, превращающий их в бессмысленную какофонию звуков.

— Тмикха! — рявкает Сойям, подходя ближе. Он несколько раз стреляет в сторону и продолжает ковылять к инженеру. Фади водит головой из стороны в сторону, смотрит на то, как ассистент, почему-то одной рукой, засыпает в рот Лентяю порцию корма. Хруст, крики, грохот.

— Тмикха!

Бесконечный круговорот бесконечной смерти. Руки не слушаются, Фади вообще кажется, что эти отростки принадлежат не ему. Лишить кого-то жизни так просто. Тело будто чужое. Тогда кто он? Его пленник?

— Тмикха!

Пощёчина настигает Фади в тот момент, когда окружающий мир погружается в темноту закрытых век. Инженер отшатывается назад. Стопа натыкается на что-то мягкое и, тихо ухнув, Фади падает, царапая ладони мелким каменным крошевом. Подняв глаза, мандсэм видит разъярённую маску древнего воина, склонившуюся над ним.

— Заряжайте и стреляйте по готовности. Стреляйте, пока можете. Приказ ясен?

— Я…

— Приказ ясен?!

— Да… да.

Ещё несколько долгих секунд холодная глубина тёмных, почти чёрных глаз Сойяма изливается прямо в глазницы Фади. Он думает, что никогда прежде не видел таких глаз, а потом накатывает пульсирующая в щеке боль и инженер, отчасти, приходит в себя. Он тяжело поднимается, скользит взглядом по обезглавленному трупу содэжур и убитому ассистенту. Кожа Лентяя темнеет, он втягивает большими ноздрями пропитанный смертью воздух и скалится. Фади давит на затылок тцаркана и ослепительная голубая молния взмывает в воздух.

— Помоги мне. — В голосе инженера не хватает эмоций. Оставшийся в живых ассистент, раненный, как оказалось, в плечо, ковыляет к своему наставнику. Вместе они поднимают труп восходника и тащат его к пасти Лентяя.

— Мар…

— Тцарканы — хищники, — бесцветно поясняет Фади, будто стоит перед доской в учебной аудитории. — Наш корм всего лишь приемлемая замена.

— Но это опас…

— Мы на войне.

Вдвоём, кряхтя и рискуя упасть, Фади и ассистент переваливают тело через бортик. Труп падает далеко, но Лентяй, уловив запах, изгибается, впивается в руку восходника зубом и подтаскивает к себе. Фади наблюдает за бледнеющим ассистентом. Внутри инженера — пустота.

Под смачный хруст, шкура тцаркана быстро наливается багрянцем.

>>>

Залпы следуют один за одним, защитников слепит, порывы ветра едва не уносят их прочь. Кажется невозможным, что бухту заполнят лодки. Длинные, с хищным носом — они стремительно двигаются к заваленной пристани. При желании, можно разглядеть лица тех, кто решил взять Порты штурмом: сосредоточенные и напуганные.

То и дело где-то вспыхивает гриб поднятой в воздух воды и несколько лодок исчезают в густом облаке дыма. Но их слишком много. Как и ожидалось, основные силы врага идут по самому короткому пути — в Доки. Новые лодки всё проникают и проникают в бухту, на баррикадах начинается стрельба, но захватчики неумолимо двигаются, и вот первые рукопашные схватки вспыхивают на твёрдой земле.

— Держать, сукины дети! — кричит офицер Ополчения, и тут же падает, сражённый шальной пулей. Алаван с Кавадой оказываются рядом. Старшей Боевоей Сестре достаточно одного взгляда на кровавую дырку в глазу мужчины, чтобы покачать головой и двинуться дальше. Алаван замирает. Первый увиденный ею труп. Она представляла себе, как это будет, но реальность оказалась куда более пугающей. Кое-как она отмечает про себя ушедшую жизнь, поднимает и идёт дальше.

Лицо Кавады в гуще боя меняется. Вечная хмурая складка на лбу разглаживается, а на тонких, некрасивых губах появляется лёгкая полуулыбка ангела, спустившегося с небес принести утешение и сопроводить тех, кто покидает этот мир. Её кожа будто светится изнутри. Те, кто видят её перед смертью находят покой и с готовностью принимают свою участь.

Бой кипит чуть впереди, но пули свистят над головой, люди прячутся в низкие укрытия, перезаряжают винтовки. Тут и там защитники падают: одни кричат, другие стараются отползти в укрытие, третьи бьются в конвульсиях, пока не замирают навсегда.

Алаван дрожит всем телом и дышит через раз. Она привыкла к тому, что её организм всегда беспрекословно ей подчиняется: пальцы ловко вяжут узлы и перебирают вещи в сумке, плечи выдерживают огромный для такой девушки вес, ноги держат по много часов. Но сейчас оно отказывается повиноваться. Алаван будто работает с неисправным, ржавым инструментом, который ещё вчера был новеньким и блестящим. Девушка смотрит на Каваду, которая скользит от укрытия к укрытию, склоняется над ранеными и оказывает помощь быстро, словно вокруг не стреляют и не умирают. В голове не укладывается, как можно оставаться такой спокойной.

— Ложись!

Алаван замечает вспышку, и тут же сильная рука Кавады притягивает её к земле. Очередной голубой шар вспухает где-то за пределами бухты и на несколько секунд все глохнут. Поле боя замирает. Стоит первому сиянию пройти, Кавада тут же встаёт и одним рывком втаскивает в укрытие крупного мужчину. Его лицо посерело, усы намокли и слиплись от крови, но он в сознании и держится, даже улыбается Боевым Сёстрам. Кавада быстро осматривает его, натыкается на ремень, перетянувший рану. Солдат и сестра встречаются глазами и, кажется, понимают друг друга без слов. Кавада ослабляет ремень и немного свежей крови выплёскивается на и так тёмную брючину.

— Надави здесь, — говорит она Алаван, и девушка подчиняется, борясь с непрекращающейся дрожью. Кавада затягивает жгут, достаёт из сумки бутылёк, зубами вынимает пробку и щедро поливает рану. Солдат шипит сквозь стиснутые зубы.