«Если так напугались мы, то каково было им?» — думает он, не разделяя условных «солдат» на поданных империй или хагвульцев. Оба лагеря кажутся ему одинаково несчастными, обречёнными на убой. Что может быть страшнее, чем сгинуть в толпе, пронзённым пулей, выпущенной кем-то не для того даже, чтобы убить конкретно тебя, но чтобы убить хоть кого-то?

«Раствориться в жерле вулкана», — отвечает Фади. Тцаркан довольно храпает, рычит, показывает длинный лиловый язык и облизывается. Фади поднимает взгляд к небу и всматривается в чёрную точку. Так и есть, чёрный плавник. Содэжур, прославленный десант восходников, высаживается прямо на них. Конечно, глупо думать, что их не попытаются устранить. Фади закрывает глаза, рука находит рукоять маленького тцаркана на поясе и застёжку ножен с длинным ножом. Инженер не думал, что ему когда-нибудь придётся пустить их в ход.

— Мар Черма!

Патрульный уже смотрит вверх, ему не нужна подзорная труба, чтобы узнать «чернокрылую смерть». Сойям преображается, в нём появляется что-то звериное: крупный хищник, внезапно заметивший серьёзного конкурента.

— Внимание! — кричит патрульный и указывает в небо. — Нас атакуют содэжур, занять боевые посты. Приготовиться к бою!

Конечно, нападения ждали. Что-то могло пойти не так со взрывчаткой, или атака на Порты могла оказаться куда успешнее, чем предполагали Йоним, Кино и Вазер, но, тем не менее, отправленным на высоту завидовали. Охранять артиллерию. Бог с ним, что вместо пушек и гаубиц у жителей Хагвула чудовища, будто вышедшие из древних легенд и жутких сказок. Зато не нужно смотреть в глаза врагу, который, по сути, ничем от тебя не отличается. Хагвульцы, особенно те, кто могли уехать, но остались, прекрасно понимали, что сражаться они идут не против бездушных чудовищ: думать так было бы проще. Империи выставили против Вольного города таких же простых людей, мужчин и женщин, которые однажды решили пойти на службу, чтобы прокормить семью.

Точки в небе стремительно приближаются, и, вскоре, вырастают до человеческих силуэтов. Несколько патрульных вскидывают ружья, но Сойям запрещает стрелять. Винтовки не бьют на такое расстояние, к тому же нужен мастер, чтобы попасть в стремительно меняющих направление содэжур. Заметив, что их обнаружили, десантники закладывают элегантный пируэт и уходят южнее, к воде.

«Уловка», — думает Фади.

— Не расслабляться! — рычит Сойям.

Высота замирает в тревожном ожидании. До залпа остаётся десять минут.

>>>

Им рассказывают, как это будет. Без обиняков и каких-либо послаблений женщина с лицом, будто потрескавшимся, скрипуче перебирая слова, быстро говорит о полях боя, способах незаметно вытащить солдата и необходимости выбирать.

— Вы — не ангелы, даже не пальцы Элоима. Вы — Боевые Сёстры, единственные, кто может принести утешение, кто, рискуя собой, вытащит из-под пуль, ножей, осколков и прочего, что придумали и будут использовать в войне на этот раз.

Тишина стоит гробовая.

— Будет много грязи, крови и дерьма. Буквально — только грязь, кровь и дерьмо. Те, кто по-счастливее, оглохнут от взрывов и смогут таскать раненых не обращая внимания на их крики, мольбы и проклятия. Остальным придётся хуже.

Форму носят уже несколько дней, но она всё ещё воспринимается как костюм на карнавал: временная маска, под которой она, настоящая, скрывается, чтобы разыграть подругу или заинтересовать вон того молодого юношу.

— И последнее, прежде, чем мы перейдём к изучению необходимого для выживания и оказания помощи. Вы никогда не забудете то, что произойдёт на поле боя. Если переживёте. Говорят, что солдаты не могут спать, потому что им снятся убитые. Ваши кошмары заселят те, кого вы не сможете спасти. Приступим…

Она пишет и практикуется, бесконечно повторяя одни и те же движения, рассказывая выученные назубок последовательности и правила. Порой ей кажется, что все её мысли подчиняются одной единственной задаче, и ни на что другое сил не остаётся. Её зовут Алаван Ор, и ей семнадцать.

— Что, жених-то есть?! — спрашивают однокурсницы, из тех, что побойчее. Алаван отрывается от тетради, находит взглядом спросившую и отрицательно качает головой. Не то чтобы она такая невежливая или холодная, просто не видит пользы в том, чтобы сходиться с незнакомым человеком. В серых глазах отражается тусклый свет ламп в аудитории.

— Ну и дура, — отвечает ей однокурсница и смеётся. Достают её часто, пока в один прекрасный день хрупкую девушку не берёт под своё крыло Кавада Кир, старшая Боевая Сестра, которой довелось побывать ни на одной войне. Она не похожа ни на женщину, ни на мужчину. Выглядит, скорее, как голем: короткие ноги и длинные руки, тяжёлое, рубленое лицо. При всей внешней суровости, внутри она добрая и ранимая. Одно время даже считалась женой одного капитана из Великой Восточной империи, но пару лет назад выяснилось, что он погиб во время какой-то мелкой вылазки на спорные территории. С тех пор Кадава почти ни с кем не общается и, в основном, молчит. Алаван становится первой, кто узнаёт другую сторону «каменной Кавады».

Белизна, заполонившая улицы, пугает Алаван многообразием опасностей, что скрываются прямо под носом. Девушка, не привыкшая к виду оружия, шарахается от солдат Ополчения с винтовками наперевес, от тёмно-синих патрульных, сменивших дубинки на блестящие широкие палаши, от сумрачных, похожих на рождённых тенью ибтахинов, со странными существами угрожающего вида в кобурах. Переход из дома до школы Боевых Сестёр превращается для Алаван в испытание, которое она стойко переносит день за днём. Когда в её жизни возникла Кавада, молчаливо сопровождающая её по всем коридорам и учебным аудиториям школы, девушка чуть-чуть расслабилась. Присутствие Кавады делает её сильнее, хотя за всё время они едва ли обмолвились и десятком слов. Порой Алаван вообще не понимает, зачем Кавада за ней таскается, но, с другой стороны, старшая подруга — опытная Боевая Сестра, так что к её особому мировосприятию стоит отнестись с пониманием.

— Сегодня будет бой, — неожиданно говорит Кавада, склонившись, чтобы достать до ушей Алаван. Девушка вздрагивает и поворачивается к подруге.

— Сейчас каждый день говорят, что бой сегодня. Я опять буду надеяться, что императоры одумаются и не станут на нас нападать.

Кавада не реагирует. Она выпрямляется и возвышается над Алаван на две головы. Теперь девушка может разглядеть только массивный подбородок спутницы. Порой ей кажется, что внутри головы Кавады отсутствует то вечное искривляющее зеркало, которое есть в головах всех остальных людей. Даже у неё. Это зеркало, помимо того, что искажает окружающую реальность, так ещё и постоянно бормочет, перевирая имена и даты, коверкая факты, придумывает то, чего никогда не было.

«Отсюда ругань и злоба».

Кавада ведёт себя иначе, так, как будто видит истинную картину. Словно бы вместо зеркала в её голове бинокль: она может вглядываться в мельчайшие детали бытия, а потом перевернуть его, и соединить эту мелочь с общей, сверхсложной мозаикой. При том делает она это, похоже, рефлекторно.

Бой колокола выводит Алаван из задумчивости. Вместе с ополченцами, патрульными, ибтахинами, бандитами и Боевыми Сёстрами она замирает, всматривается в подвижную, непроницаемую для человеческого взгляда дымку как те, кто несёт вахту в Портах, и перестаёт дышать, ожидая первого громового раската крупнокалиберных пушек.

— Что это? — спрашивает она, когда всё вокруг приходит в суетливое движение. Мчатся люди, занимая боевые посты, строятся шеренги. Тишину крошат вдребезги команды, крики, злые и радостные возгласы.

— Началось, — отвечает Кавада и тащит подругу к палатке полевого госпиталя. Найти её легко: яркий свет изнутри заставляет туман развоплотиться.

Внутри та же профессиональная суета, что и снаружи: проверяют инструмент и лекарства, полевые хирурги с ассистентами уходят в специально огороженное ширмами пространство, чтобы переодеться. Боевые Сёстры ждут назначения у большого стола, на котором разложена карта. Старшая раздаёт указания тихим скрипучим голосом.