Удар в спину. Сила такая, что Хак впечатывает в стену дома напротив переулка.

Голова раскалывается, в ушах звенит, а хруст, который услышала охотница, когда кирпич, вдруг, заполонил всё поле зрения, эхом повторяется, стоит ей пошевелиться. Хак пытается встать, опираясь на кханит, и ей это даже удаётся. Она готова отбиваться. Жадность изменяет слаженности чудовищ. Они закупоривают выход своими телами, мешают друг другу и увязают в сочленении лап, клешней и уродливых треугольных голов с выпученными глазами. Хак думает, что они похожи на богомолов, пока её не скручивает кашель. Мостовая расцветает каплями чёрной крови и это приводит кизеримов в неистовство. Воздух с трудом просачивается сквозь плотно сжатые губы с тяжёлым присвистом.

«Лёгкие», — думает охотница, с трудом поднимает руку и подаёт условный знак. Ничего не происходит. Ибтахинов рядом нет. Ушли? Бросили её?

«Впрочем, а чем бы они помогли…»

Жить Хак остаётся несколько минут.

— Ка…льба, — цедит она, заметив, что поведение богомолов меняется. Они стараются распутаться и прикончить зарвавшуюся букашку, которая никак не желает полезать им в рот. Хак тянется к тцаркану, вынимает его и направляет на кизеримов. Лишь через секунду она понимает, что голова пистолета превратилась в мешанину из костей и сероватого мозгового вещества.

— Цона, — ругается охотница и бросает труп тцаркана в сторону. Драться она не может, ходить — тоже. Ей нужно убираться отсюда, возвращаться в штаб и надеяться, что хвалённой регенерации хватит нескольких минут, чтобы поставить её на ноги. Она не совсем понимает, какой урон нанёс роковой удар, но догадывается, что дело плохо. Остаётся ещё вариант обратиться к животной сути.

Опасный план. Хак держит своего крестителя-кизерима в клетке вот уже двадцать лет. Так долго, что и забыла, как он выглядит. Ей достаточно его способностей.

«Сейчас?» — всё ещё сомневается она, но уже представляет коридор западного крыла родительского особняка, заканчивающийся одинокой дверью. Эту комнату отец называл «воспитательной» и, бывало, запирал там не только Хак, но и её мать. Девочке там даже нравилось: низкий потолок, два тусклых светильника, кровать под тяжёлым пологом, стены, обитые мягким чёрным войлоком, но она быстро начинала скучать, потому придумывала для себя игры и всякие глупости, чтобы продержаться положенные три часа. Мать же отец закрывал на дни, иногда — на целую неделю, и тогда Хак запрещалось даже выходить в этот коридор. Последнее наказание матери было беспрецедентно длинным, — целых десять дней, — а по его прошествии муж уже никогда не разговаривал с женой, а девочка увидела мать только на похоронах. Бедная женщина, не выдержав заточения, вскрыла вены и тихо умерла, так никого и не потревожив.

В точно таком же коридоре, только воссозданном в голове, Хак заперла то существо, которое поделилось с ней лимфой. Закрывая тяжёлую дверь, она думала, что больше никогда его не увидит, и теперь, приближаясь к ней, медлит.

«Вдруг оно уже мертво?» — думает охотница и поворачивает ручку.

Тварь внутри ждёт её. Она бросается к своей хозяйке, вскакивает на грудь и с ненавистью погружает острые клешни прямо в грудь охотницы. Уродливые красные буркала полыхают жаждой мести и нечестивым ликованием.

В реальности Хак содрогается. Судорога вытягивает из охотницы стон, а затем на спине, в том месте, куда её ударил богомол, начинает расти чёрный пузырь. Женщина не видит, но чувствует, как внутри него что-то шевелится.

— Нет, — шепчет Хак, пытаясь закинуть руки за спину и ухватиться за скользкую плёнку, чтобы порвать её. Но она не поддаётся. Вскоре пузырь вспухает уродливым горбом, стремительно тяжелеет, переворачивая охотницу на спину. С громким чавкающим звуком плёнка рвётся и сразу несколько острых шипов, по три с каждой стороны, вонзаются под рёбра охотницы и устремляются к внутренним органам. Хак вопит от невыносимой боли и ужаса, что охватывают её душу. Она не теряет сознания, но её будто сжигают заживо. То, что когда-то было Хак Аревой, старается выстроить барьеры из воспоминаний, утянуть женщину в прошлое, но всё рушится на пути раскалённого потока магматической агонии. Её личность крошится, разбиваясь на мелкие осколки, оставляет руины, по которым едва можно догадаться, кем она когда-то была.

Её тело бросает из стороны в сторону, черная густая жижа льётся и льётся из тела, так, будто где-то внутри спрятан бездонный резервуар. Шипы оставляют от лёгких, желудка, почек, печени и сердца одни ошмётки. Теперь они рвут кожу, выламывают рёбра. На месте плоти вспучиваются новые костяные образования, покрываются лимфой, твердеют и обретают форму.

Вскоре Хак, или то, что когда-то было Хак, меняется окончательно, остаётся только её лицо, обрамлённое чем-то вроде грязных сосулек волос. Руки удлинились, покрылись коркой и стали похожи на две острые пики. Нижняя часть тела сузилась и напоминает три перекрученных каната, залитых цементом. Ноги теперь тоже три, они тонкие, но жилистые и заканчиваются чем-то вроде мощных кривых когтей, которыми легко можно вцепиться как в противника, так и в стену.

Кусочек Хак, крохотный и содержащий самые базовые понятия об этой женщине и часть воспоминаний, укрывается где-то в глубинах мозга новой твари. Она не понимает, что с ней происходит, хотя и продолжает видеть мир вокруг себя. Чудовищный гибрид кизерима и человека встаёт на ноги, смотрит в сторону богомолов, уже вышедших из переулка, и высовывает из скрытой в брюшине пасти длинный лиловый язык. Хак пытается отдавать команды, но верховодит новым ужасающим телом кто-то другой.

>>>

Юдей быстро приходит в себя.

Реальность сходится в одной точке и женщина ясно и чётко видит своё будущее: его будто подсвечивают среди бесчисленных вариаций реальности, но всего несколько секунд. Момент уходит, истина растворяется в ворохе случайных мыслей, разбивается о строгие «Да» и «Нет» каркаса её личности.

Позыв вернуться в штаб диктует один из таких столпов, на которых выстроена Юдей. Избавившись от кизерима, точнее, нейтрализовав его, она вспоминает о Резе. Штаб разрушен, а вслед за первым могли прийти новые кизеримы. Охотница старается не думать о том, что богомол мог сотворить с отрядом поддержки.

Много позже, когда Юдей вспомнит эту ночь и вылазку, мозг исказит воспоминания. Так Хак будет выглядеть встревоженной и обречённой, а Хэш — отстранённым и даже замкнутым. Юдей разглядит пометки на полях судьбы и будет корить себя за то, не прочла их раньше и не поняла, тень какой трагедии легла на них, стоило им покинуть СЛИМ.

Охотница окидывает взглядом площадь, проверяет окна, вроде бы даже замечает бледное лицо в одном из чёрных стёкол. Но с таким же успехом это может быть и отсвет луны, и случайный блик фонаря. Гораздо больше привлекает внимание безлюдность. Мохнатый угол постоянно бурлит и истекает городскими соками. Даже на «хороших» улицах то и дело разворачиваются драмы, сталкиваются враги, а по ночам бродят угрюмые романтики и улыбчивые маньяки. Так, чтобы целый кусок просто-напросто обезлюдел — немыслимо. Невозможно.

Никто не рассказал Юдей о том, что ибтахины оцепляют район охоты, маскируясь под Городской Патруль. Нередко это вызывает недовольство со стороны ночных бродяг, но всё же это лучше, чем обрабатывать случайных свидетелей цикароном и редактировать воспоминания.

«Спрошу у Хак. И расскажу, как уделала кизерима. Хотя она наверняка найдёт, к чему придраться. Хороший кханит сломала», — думает Юдей и улыбка трогает губы. Всё-таки они делают одно дело и теперь охотница понимает, что беспощадная муштра была всего лишь способом подготовить её к столкновению с опасным противником.

Юдей возвращается быстрым шагом, экономит силы на тот случай, если что-то пошло не так и отряду понадобится помощь. Охотница выходит к потрёпанному мобилю и замечает отряд сопровождения. Они совещаются, обступив командира. Вот один из них замечает Юдей, перебивает говорящего и показывает в её сторону. Реза оборачивается, хмурое лицо на миг озаряет удивление, но тут же исчезает. Он подзывает её резким жестом.