Хэш стоит, покачиваясь, облитый оранжевым светом уличного фонаря. Вдруг воздух сотрясает крик и охотник резко поворачивается на звук.

«Что это было?» — думает он. Отзвук крика гуляет по пустынным улицам, огороженным ибтахинами. Поднимаясь в воздух, он медленно тает и ввергает душу Хэша в пучину смятения.

Он пользуется хануалом, отпускает его настолько далеко, насколько возможно, но ничего не чувствует. Слишком далеко. Нужно сделать выбор, но Хэшу не хватает информации. Кто? Хэш или Юдей.

Крик мог принадлежать Юдей, потому что кизеримы напали на штаб, и она не справляется. Или это Хак, столкнувшаяся с таким врагом, который ей не по зубам. Она не любит это признавать, но Хэш догадывается, что его названной матери тяжело даются охоты. Она крепкий орешек, но даже человеческое тело, сдобренное лимфой, ослабевает, вырабатывая жизненный потенциал. А вообще, кричать могла и самая обычная женщина, выглянувшая в окно и увидевшая тварей, которые и в кошмарном сне не привидятся.

«Решай!» — приказывает себе Хэш. Его тянет к Юдей, да и логика подсказывает, что у неё меньше опыта и для неё бой опаснее, чем для Хак.

Прежде чем убрать тцаркан в кобуру, Хэш достаёт две капсулы и бросает ему в пасть. Тот радостно хрумкает, а когда начинается реакция, светится изнутри, тоненько повизгивая от удовольствия.

Закончив подготовку, Хэш поднимает голову, принюхивается, и ему кажется, что в воздушной смеси, привычной для Мохнатого угла, появляется новый ингредиент.

>>>

Разделившись с Хэшем, Хак ныряет в узкие улочки, которые в Мохнатом городе, зачастую, не имеют даже названий. Они образовались сами собой, при строительстве, меж двух неплотно прилегающих друг к другу стен. Их часто используют как выгребные ямы, обрекая себя и соседей на вонь медленно гниющих продуктов и дерьма; иногда в них прячут украденное или убитых. Совсем редко жители следят за такими нечаянными переулками и содержат их в чистоте. Тогда по ночам в них частенько можно встретить бездомных, которые устраиваются на ночлег меж двух тёплых стен.

Часто обитатели улиц и становятся первыми жертвами кизеримов. Когда пребывает СЛИМ, от них либо совсем ничего не остаётся, либо чудовищно искалеченные останки. Твари поразительно эффективны, и даже если не сжирают человека сразу, то особым образом «запасают пищу впрок», от чего новичков среди тцоланимов и ибтахивно постоянно выворачивает, и можно только порадоваться за тех, кто успевает снять защитную маску.

Хак и сама до конца не осознаёт, почему её так волнует судьба бездомных. Сама она происходит из хорошей семьи и является единственной наследницей крупного состояния, которое растёт год от года. Её отец, большой промышленник, чьи заводы поныне обеспечивают все безумные идеи инженеров СЛИМа, с презрением относился к тем, кто смирялся с нищетой и привыкал спать на улице и побираться. Каждый раз завидев такого неподалёку от своего предприятия или дома, он с громким криком бросался к нему и прогонял, бросая в спину проклятья и оскорбления.

— Папа, но почему ты не предложишь им работу? Может быть тогда они смогут найти себе дом? — спрашивала десятилетняя Хак, не раз и не два становившаяся свидетелем подобных сцен.

— Они конченные люди, радость моя, — отвечал отец, всё ещё красный после односторонней перепалки. — Предложи я ему работу, он за неё, конечно, ухватится, но только для того, чтобы украсть что-нибудь, да подороже.

В глубине души Хак жалела несчастных людей, потому что догадывалась, что одной лишь человеческой волей дело не ограничивается, есть ещё что-то, что обрекает всех живых тварей на то, или иное существование. Эта мысль приходила к ней каждый раз, когда она начинала думать о том, что привело её в СЛИМ, что сделало охотником. Она ведь собиралась изучать мэвр, а не сражаться с его обитателями, но заражение, трансформация, обучение и бесконечная охота определили её судьбу. Хак мечтала о другой жизни и, порой, украдкой, благодарила Элоима за то, что в её жизни был Хэш. Она воспитала его, познав радости материнства, даже не выносив дитя под сердцем. Будь её воля, она бы не выпускала его из СЛИМа, и тем более не выставляла на доску против кизеримов, но, к сожалению, она никогда не была игроком — лишь ещё одной фигурой.

Хак замирает посреди очередного переулка. Узкий и привлекательный для бездомных: обе стены буквально пышут жаром. Но он безлюден.

«Ребятки Резы постарались?» — думает Хак. Темнота ей не мешает: долгие годы с лимфой в крови изменили её куда сильнее, чем думали доктора СЛИМа. Случайно порезавшись в последний раз, охотница увидела, что выступившая кровь была чёрной, без малейшего намёка на красноту. Порой смотрясь в зеркало, она замечает странный блеск в глазах, но наваждение быстро проходит.

«Или кизеримы, — думает Хак — Если так, то он был не один. Обычно в таких переулках собирается пять-шесть человек. Убегая, они бы подняли шум, а Реза контролирует периметр».

Пару раз фюрестерам попадались кизеримы-обжоры, которые могли схарчить двух, а то и трёх людей очень быстро, но они отличались внушительными размерами и крайней медлительностью. Опасность сохранялась, но они — настоящий подарок для охотника. После «трапезы» они редко уходят далеко, а насколько могла судить Хак, рядом кизеримов не было. Наросты на теле служат ей сенсорами, и сейчас они спят.

Закрыв глаза, охотница тяжело приваливается к стене и массирует бедро. Морщится. Глубоко вдыхает свежий ночной воздух, щедро сдобренный запахами штукатурки, сточных вод и кислых ягод.

«Стоп».

Фюрестер пропускает удар.

Он проходит вскользь, по касательной, едва задевая рёбра. Колебания воздуха заставляют Хак отпрыгнуть в сторону, но даже с её скоростью кизерим оставляет на теле охотницы глубокую царапину. И это сквозь толстый плащ. Выступает кровь, но скоро она засохнет и сама закупорит рану.

Тварь встаёт на задние лапы и высоко поднимает клешни. У Хак нет времени её рассматривать: приняв оборонную стойку она отводит удар за ударом, отступая к выходу. Кизерим быстр, но небрежен, видимо, в природе ему никогда не важна была точность, хватало скорости. Чуть изменяя наклон копья, охотница заставляет чудовище оставлять в стенах глубокие борозды. Тварь клокочет и булькает.

«Почему я его не чувствую?» — проносится мысль и Хак, краем глаза заметив какое-то движение, изгибается в немыслимом пируэте, пропуская третью, возникшую ниоткуда клешню над собой. Переулок закупорен с двух сторон, но охотница может поклясться, что ещё секунду назад тварь была одна. Они делятся? Может быть и такое. Начинается смертельный танец, в котором Хак остаётся маневрировать, обращаясь ко всем навыкам и опыту, что у неё есть.

Смертельно опасный танец болью отражается в коленях и локтях. Узкое пространство мешает двигаться, но и кизеримы великоваты, цепляются за стены и не могут развернуться. Хак то и дело ныряет под опускающиеся клешни, пытается колоть в ответ, но чудовища действуют слаженно — прикрывают глаза друг друга, подставляют бронированные бока. Несколько раз охотница суётся под брюхо, но оно так раздуто, что проскользнуть под ним невозможно. Скорее, тварь просто придавит её.

Сил много, но они не бесконечны. Хак пропускает удары, они расцветают новыми ранами. Движения охотницы теряют выверенную элегантность и становятся слишком резкими или наоборот, недостаточно плавными. Хак постоянно оценивает ситуацию, но не видит выхода из западни. Разве что прорыв, он он может стоить дорого. Да, она фюрестер, но это не означает, что она неуязвима.

— Кальба! — громко ругается она, когда острый коготь вспарывает кожу на спине. Эта рана серьёзнее, кровь пропитывает блузку, стекает за пояс. Боль обжигает и подгоняет. Но это не страшно. Гораздо хуже то, что Хак приходится действовать интуитивно, а значит, во многом, опрометчиво.

«Ненавижу азартные игры».

Отклонив клешню, охотница, вместо того, чтобы обратить внимание на второго кизерима, бросается к первому. Используя согнутую лапу как опору, она вскакивает на спину твари и прыгает вперёд, навстречу выходу.