То и дело по лестнице проходят люди в белых халатах, но они не трогают беседующих фюрестеров.

Сначала было тяжело, но потом пансионат стал для девочки более желанным домом, чем большой коттедж на Благородной улице. Она пообвыклась, нашла подруг, но никогда не подпускала их к себе слишком близко — сказался пример матери. На каникулы она предпочитала оставаться в школе, подарки на праздники из дома открывала и выкидывала в мусорное ведро. Одноклассницы как-то прознали про её мать и Лешет и целый год отпускали гаденькие шуточки, но Юдей не обращала на них внимания. Так прошло пять лет, а в шестнадцать она сбежала из дома.

— Помню, это было как раз перед возвращением в пансионат. Вечером я уложила вещи. Сидела в кабинете отца и читала, пока не раздался звонок к ужину. Они уже сидели за столом, когда я спустилась, говорили о чём-то, но тут же замолчали, увидев меня. Мать, как обычно, отводила глаза, а вот Соду… Не знаю, взгляд был какой-то маслянистый, сальный. Она как будто представляла меня голой. Ещё, то и дело, облизывала губы. И это было совсем жутко.

Где-то в середине ужина разразился скандал. Лешет настаивала на том, что Юдей должна пойти учиться на портниху, потому что это настоящая профессия, которая всегда нужна. Молодая девушка же хотела поступать в Университет на исторический или археологический факультеты.

— Она называла меня… Дай вспомню… «Глупой и претенциозной выскочкой». Её слова меня не трогали, но когда заговорила мать, я подумала, что самое время выпрыгнуть в окно. Она говорила тихо, едва слышно, очень-очень неуверенно, но от этого становилось только страшнее.

Время остановилось. Юдей впервые почувствовала, что должна что-то сделать, прямо сейчас. А иначе всю оставшуюся жизнь такие как Лешет будут помыкать ею, как её матерью, а она будет тихо с ними соглашаться, загоняя себя в прокрустово ложе чужих представлений о «правильном устройстве вещей».

Кое-какие деньги у неё были, но, конечно, недостаточно. Она закончила ужин с уже готовым планом. Куда идти Юдей не знала. Близких друзей у неё не было, как и другого приюта в Хагвуле. Почему-то в голове настойчиво пульсировала мысль о кораблях и других странах, о которых девушка знала только по книгам. Пожелав матери спокойно ночи и демонстративно проигнорировав Лешет, она поднялась наверх, собрала необходимые вещи и легла в кровать, всё ещё немного сомневаясь.

— Я заснула, хотя не должна была. Может быть, проснувшись утром, я бы осталась, поговорила с матерью, попыталась бы решить эту проблему как-то по-другому, но ночью она пришла ко мне.

— Мама?

— Нет. Соду. — В глазах Юдей вспыхивает пламя. — Она пришла в мою комнату ночью и… я даже не знаю. Я проснулась, когда она трогала мои ноги, поднималась от колен выше и хотела, видимо, сделать меня ещё одной своей игрушкой. Я ударила её. Всерьёз: кулаком, наотмашь. Она сначала вскрикнула от удивления, а потом начала орать от злости. Только я уже проскользнула мимо и побежала.

Юдей схватила собранный мешок, бросилась по коридору, но Лешет бежала следом, потому девушка влетела в кабинет отца и закрыла дверь на замок. С последним поворотом ключа косяк дрогнул от удара. Под аккомпанемент врезающихся в дерево кулаков, Юдей быстро оделась, осмотрелась в поисках оружия. У отца было много декоративных безделушек и сувениров, они стояли тут и там, на полках, на столе, в книжном шкафу. От того, что ей приходилось оставлять всё это позади, на глазах девушки навернулись слёзы, но обезумевшая женщина продолжала таранить дверь и если Юдей хотела спастись, нужно было действовать.

Она выбрала фигурку уладанского божества Старых времён: древнюю, истёртую и увесистую. Расчёт был на то, что ослеплённая гневом Лешет ворвётся в комнату, а Юдей, спрятавшись за дверью, ударит её по голове.

— Она всё не входила, просто стояла там и тяжело дышала, словно старый паровой котёл, хотя путь был свободен. Фигурка в руке очень быстро стала скользкой. Нужно было выждать, но я испугалась и потому проиграла. С криком бросилась в коридор, била куда придётся, а в это время её руки хватали меня то за волосы, то за руки. Видимо, наша драка затянулась, потому что явился Баттэр, наш мажордом, и принялся разнимать нас. Подошла и мать. — Юдей сглатывает и кусает губы. — Больше всего меня напугало, что ни Баттэр, ни мама не поверили мне. Я всё рассказала, может быть и сбивчиво, но рассказала, а они покачали головами и попытались убедить меня, что это был просто кошмар. Хотя я точно знаю, что Лешет была в моей комнате.

Юдей замолкает. Её взгляд затуманился: она вновь в кабинете отца, сжимает каменную фигурку и готовится драться за свою жизнь. Только в этот раз она готова и внутри неё достаточно сил, чтобы превратить ненавистную извращенку в кусок вопящей плоти. Отростки на пальцах приподнимаются, но тут же возвращаются в обычное состояние. Хэш внимательно наблюдает за женщиной.

— Я ушла, как только все улеглись по кроватям. Кажется, кто-то звал меня с крыльца, может быть, даже мама, но я не обернулась. Просто шла в направлении Портов, нисколько не заботясь о том, что может со мной произойти. Там мне повезло, несказанно повезло, как я сейчас понимаю: меня взяли на торговое судно, лично капитан, с которым я столкнулась на набережной, трясущаяся не столько от холода, сколько от пережитого ужаса. Кажется, я ему кого-то напомнила, но он так и не рассказал кого.

Юдей смотрит на Хэша и пожимает плечами.

— Вот такая невесёлая у меня история.

>>>

— В прошлый раз мы не закончили, — неожиданно говорит Хэш, встаёт и протягивает руку Юдей. — Я так и не провёл экскурсию.

«Нет», — думает она, берётся за руку и идёт следом.

Воспоминания накладываются на реальность. Площадка госпиталя встречает тусклым светом ламп, и Юдей целую секунду ждёт, что они начнут светить ярче, вспыхнут, словно маленькие солнца. Морок проходит. Теперь, когда она чувствует сознание кизерима, идея внезапного срыва кажется абсурдной. Да и площадка остаётся позади, потому что Хэш ведёт её дальше вниз.

Контрольный пункт, как и на других этажах, будка с толстым стеклом, и странные устройства в руках ибтахинов. Они похожи на куски незнакомых Юдей деревьев: тёмная, почти чёрная рукоять раздваивается к верхушке, образуя подобие нимба, на котором растут длинные, свёрнутые в трубочку листья.

— Что это? — шёпотом спрашивает Юдей, но Хэш не отвечает, машет рукой, словно на какую-то незначительную мелочь. Он подходит к будке, приветствует офицера и протягивает документы. Жестом подзывает её. Она отдаёт удостоверение. Офицер что-то говорит, Хэш подходит к левому ибтахину и поднимает руки. Охранник водит устройством вдоль ног и рук гиганта, едва не касаясь их. Листья на нимбе разворачиваются и влажно поблескивают пурпурным нутром.

— На мне всегда срабатывает — говорит Хэш и ибтахин, вопреки правилам, и ожиданиями Юдей, чуть улыбается. — На ней тоже сработает. Она фюрестер.

— Инструкции, — со вздохом говорит охранник и фюрестер сочувственно кивает. Закончив осмотр мужчины, ибтахин переходит к Юдей. Устройство ведёт себя спокойно, пока дело не доходит до правой руки.

— Пожалуйста, засучите рукав, — просит охранник. Юдей показывает наруч. Реакция охранников куда спокойнее, хотя они, безусловно, знают, кого досматривают. Листья на устройстве чуть ли не льнут к матовой поверхности.

— Проблемы? — спрашивает Хэш.

— Нет, — задумчиво тянет ибтахин, — нет, никаких проблем. Проходите.

Морав думала, что этаж учёных будет походить на бесконечный коридор с множество дверей, потому огромное свободное пространство, потолок, взмывающий вверх и обилие света вводят её в ступор. Мгновение ей кажется, что она сейчас упадёт в этот простор — настолько он непривычен. Нечто похожее случилось в пещере, когда её вели на Испытания, но тогда и она чувствовала себя по-другому, и камень, уходящий в черноту, не переставал быть камнем и Юдей мысленно продлевала его до условной стены, но здесь пространству нет конца и его целиком заливает свет. Она жалеет, что у неё нет верёвки, чтобы привязать себя к Хэшу на манер якоря.