— Уже готовы к тренировкам? Расписание вышло плотное, но…

— Готова, — отвечает Хак. — А вот готова ли к ним наша курочка, другой вопрос.

«Курочка?»

Юдей вспоминает, как эта же самая женщина стояла у смотрового окна и выплёвывала из себя инструктаж, точно так же отводя взгляд. Возможно, тогда её сдерживало чувство вины, но теперь очевидно, что Хак за что-то невзлюбила новенькую, но вот за что? За размышлениями Юдей не замечает, как привозят еду.

— Что ж, приятного аппетита, — говорит директор, выбираясь из-за стола. — Дела, дела! Расписание будет у вас вечером, Юдей. Хорошенько отдохните, хорошо?

— Хорошо.

Хлипкая трапеция обращается треугольником с двумя острыми углами. Юдей старается как можно быстрее расправиться с бифштексом, и этот факт не укрывается от Хак.

— Не торопись, девочка. Подавишься.

Она не обращает внимания, делает вид, что вовсе и не торопится, но суетливые движения выдают её с головой.

— Наверное, не особо вкусно, да? — спрашивает Хак. Юдей вскидывает голову.

— Хак, — начинает Хэш, но охотница перебивает его.

— Тебе если по вкусу сырое, ты так Моли и скажи. Он заказы с придурью обожает.

Громко звенят приборы, брошенные на тарелку. Какой-то частью личности женщина понимает, что происходящее — борьба за территорию. Вот только что выступает территорией? Что так отчаянно Хак пытается оградить и защитить? На этот вопрос у Юдей ответа нет. Ещё немного — и сил контролировать себя уже не хватит. Слёзы и крики одно, но если управление перехватит другой импульс? Нельзя сбрасывать со счетов животную суть, как бы глубоко она не спала. Потому Юдей встаёт, что-то сдавленно бормочет и направляется к выходу. Следом встаёт Хэш.

Хак ловит на себе осуждающий взгляд сына. Такое случалось раз или два, но никогда прежде за ним не скрывалось разочарование. Охотница легко его читает.

«Думала, что будешь единственной в его жизни?» — думает Хак, наблюдая за тем, как гигант покидает кафетерий.

>>>

Юдей понимает, что ей некуда идти, только когда выходит на главную лестницу. Одна мысль о комнате приводит в ужас, первый полу-истеричный всхлип прорывается сквозь запоры самообладания и женщина садится на ступеньку. Она не плачет, скорее даёт напряжению выйти через слёзы. Хэш появляется пару минут спустя.

— Прости…

— Тебе-то за что извиняться? — спрашивает Юдей.

— За неё, — отвечает гигант и кивает в сторону кафетерия.

— Она взрослая, сама может.

— Она — нет. Я присяду?

Юдей кивает, но смотрит в сторону. Довольно глупо, учитывая, что взгляд девушки упирается в стену.

«Сплошные стены, повсюду стены. Как я устала».

— Хорошо её знаешь?

— Да. Она меня вырастила.

Юдей смотрит на Хэша. Гигант всё так же невозмутим.

— Что? Хак…

— Да. Ещё до того, как стала охотницей.

— Она была ибтахином?!

— С чего ты взяла.

— Ну… как бы ещё она столкнулась с кизеримом?

— Один из первых прорывов. Мне было двенадцать, кажется. Тогда вместо купола кхалон накрывала палатка и кизерим появился прямо в ней. Чёрный день…

— Не рассказывай, если не хочешь.

Хэш кивает и замолкает. Юдей вытирает слёзы и улыбается. Она представляет детство гиганта: пелёнки, крики, молодую Хак с бутылочкой и соской. Последнее кажется таким абсурдом, что с губ женщины срывается смешок.

— Прости, представила тебя младенцем.

В ответном взгляде гиганта сквозит недоумение.

— Это смешно?

— Да!

— Никогда так не думал.

— Так что, детство у тебя было ещё то, да? Ходил по линеечке и кушал строго три раза в день?

— Я не…

— Ладно, извини. Так какое оно было?

Хэш не любит его вспоминать, но старается рассказывать так, чтобы Юдей об этом не догадалась.

После того, как Йоним Гон вытащил из мэвра крошечного аборигена, СЛИМ на несколько лет превратился в огромные ясли. Мальчик рос, осваивал человеческую речь. Долгое время его никак не называли, но когда пришло время, Йоним предложил своему сыну несколько имён на выбор, и так безымянный иммигрант стал Хэшем Оумером.

Со временем связь, установленная среди плотоядных мэврианских кустов, ослабла и Гон смог выходит из лаборатории. Йоним понемногу возвращался к человеческой жизни учёного и понимал, что ему нужна помощь. Но Хэш никого к себе не подпускал. Он почти не разговаривал с чужими, если рядом не было Гона и замыкался, стоило тому покинуть лабораторию. Так было, пока не появилась Хак Арева. Она была одним из новообращённых тцоланимов, и до СЛИМа изучала обычаи и мифы коренных племён Островов, и даже два с половиной года жила в одном из них. Нельзя сказать, чтобы она в один миг раскусила выходца из мэвра, но через пару месяцев Хэш впервые взял её за руку, и с тех пор дело быстро пошло на лад.

— Она первый человек, который пережил трансформацию, — рассказывает Хэш, облокотившись на верхнюю ступеньку. — Когда начались нападения, СЛИМ очень быстро превратился в крепость, которую постоянно осаждает страшный враг. Многие гибли, абсолютно все боялись. Кхалон хотели уничтожить, но директор…

— Мадан?

— Нет, тогда был другой. Фалиль Гонейра. Он был жестоким и любил действовать эффективно. Испытание — его идея. Хак продержали рядом с кхалоном почти час, а мы все… смотрели на это.

— Ты?! Зачем…

— Эффективность. Фалиль почему-то думал, что я шпион с той стороны и что вторжение кизеримов — моих рук дело. Пришлось попотеть, чтобы убедить его в обратном. В общем, Хак пережила то же самое, что и ты, и с тех пор её характер…

— Оставляет желать лучшего.

— … изменился. Да. Ты говоришь яснее. Вот такое у меня было детство. А у тебя?

Юдей появилась на свет в доме таможенного контроллёра. Её отец быстро двигался по службе, и, когда девочке исполнилось пять, занял высокий пост, сопряжённый с большими рисками и приятными сюрпризами. Бывало, он приносил домой диковинные фрукты и красивые игрушки. Но иногда отец возвращался со службы удручённым, рассеянно гладил дочь по голове и уходил в свой кабинет, пропуская ужин. И тогда Юдей оставалась один на один с матерью, и вечер превращался в бесконечную неловкую паузу.

— Я её почти не помню. Точнее, не помню, чтобы мы что-то вместе делали, — рассказывает она и память услужливо подкидывает картинки прогулок, во время которых мать и дочь держались особняком. В то время как девочка носилась по дорожкам парка и донимала голубей, женщина часто беседовала со своей лучшей подругой, которая, то и дело, брала маму за руку и целовала её пальцы.

Юдей никогда не замечала, что в парке они выбирают самые тихие уголки, в которых редко появлялись случайные прохожие. Не обращала она внимания и на подругу. Что касается отца, то у него не было и шанса заподозрить в чём-то жену: Порты отнимали все его силы и внимание.

— Я точно не знаю, что произошло. Может быть, он переступил кому-то дорогу, а может быть и правда сердце не выдержало, — продолжает Юдей. — Просто однажды вместо отца домой пришёл незнакомый мужчина и передал матери записку. Она сразу как-то подобралась, велела мне идти в комнату, а сама, я видела, потому что, конечно, не пошла, рухнула на кресло в гостинной и зарыдала. Никогда после не видела, чтобы её так душили слёзы. Может быть, она и любила его…

А через два месяца в дом переехала мамина подруга — Лешет Соду. Первое время она была вполне милой и выполняла роль то ли сиделки, то ли няньки для девочки. Мать, для которой траур по мужу стал чем-то вроде панциря, защищающего от мира за входной дверью, всё больше проводила время в гостинной или в своей комнате, потому на прогулки Юдей водила новая обитательница дома. Иногда она заводила странные разговоры о семье и о любви, но девочка большую часть пропускала мимо ушей. Не обратила она внимания и на то, что из гостевой комнаты Лешет перебралась в мамину спальню. С тех пор порядки в доме кардинальным образом изменились.

— Когда они совсем меня донимали, я убегала в отцовский кабинет. Его мать трогать не решалась, что-то не давало уничтожить ей последнюю память о муже. Думаю, он был для неё чем-то вроде рычага, с помощью которого она выбилась в люди… не знаю, она мне не рассказывала. Но когда они с Лешет окончательно сошлись… Я думала, что меня это не заденет, но Соду то ли ненавидела меня, то ли боялась. Она вынудила мать отправить меня в пансионат для девочек.