Через минуту наваждение проходит.

Бесконечный, в понятии наблюдателя, лабиринт из стеклянных перегородок. Тут и там люди в лабораторных халатах корпят над верстаками, пишут, читают. По одиночке и группами.

— Это…

— СЛИМ. Настоящий. Его мозг, — поясняет Хэш.

— Кто из них тцоланимы, а кто мандсэмы?

— Здесь так сразу и не отличишь, — отвечает Хэш и пожимает плечами. — Тцоланимы, в основном, заняты бумажной работой и носят очки, мандсэмы — что-то мастерят. Но нередко первые занимаются разработкой устройств, а вторые — изучением графиков и результатов последних испытаний.

При слове «испытаний» Юдей передёргивает.

— Неприятные воспоминания?

— Ещё даже день не прошёл! — отвечает Юдей и толкает его в плечо.

— Оно уже позади, — говорит Хэш. — И ничего с этим не сделать. Мы не умеем очищать воспоминания от эмоциональной шелухи, и поэтому переживаем о том, о чём переживать уже поздно и… глупо. Эй, Бун!

Она не понимает, к кому обращается Хэш, пока от группы слева не отделяется высокий человек с густой шевелюрой и лохматой бородой, закрывающей добрую половину лица. Он машет рукой, быстро наклоняется над столом, достаёт какую-то пружину, хлопает соседа справа по плечу и направляется в их сторону.

— Хэш! — кричит он. Мужчины жмут руки, и обнимаются.

— Ты со спутницей, и это не Хак?! Представишь меня очаровательной гэвэрэт?

— Можешь представиться сам, — говорит охотник с лёгким недоумением.

— Хэш, мы это проходили. Этикет.

— Ладно, — сдаётся гигант. — Юдей, позволь тебе представить главного мандсэма СЛИМа — Буньяра Мелонима. Бун, это Юдей Морав, новый фюрестер.

Женщина протягивает руку, но бородач, вопреки её ожиданию, не пожимает её, а аккуратно касается губами. Часть отростков на пальцах погружаются в густую бороду и несколько раз мелко вздрагивают.

— Ага, реагируют на прикосновения и, дайте угадаю, тепло?! — спрашивает Буньяр, подняв глаза, и Юдей, с удивлением видит передо собой не взрослого инженера, а любопытного ребёнка.

— Приятно познакомиться, мар Мелоним, — церемонно говорит она и улыбается. — Не только.

— Ты свободен? — спрашивает Хэш.

— Пару минут для друзей найду, — отвечает Буньяр. Юдей кажется, что главный мандсэм совсем не в курсе того, что происходило в СЛИМе в последние дни, если так сходу называет себя её другом. Тень касается её лица, но тут же отступает.

— Можешь показать нам лаборатории?

— О, да! Как раз подоспел новый тцаркан, хочешь посмотреть?

— Уже вырос?

— Да. И с ним никто не может справиться.

— О чём вы? — спрашивает Юдей.

— А, легче показать.

Буньяр с ходу берёт быстрый темп и идёт, почти не смотря вперёд, всё время оборачивается и что-то рассказывает. В его памяти хранится вся история СЛИМа: неудачи, ошибки, открытия и гениальные прорывы за семьдесят с хвостиком лет.

На заре существования СЛИМ просто наблюдал кхалон. Не было ещё комплекса, а лаборатории представляли собой несколько палаток в огромной пещере, куда спускались по длинной лестнице, вырубленной в скале. Первопроходцам приходилось всё испытывать на себе, и потому многие гибли. Дело было даже не в самом мэвре, впервые экспедиция туда отправилась только через три года, после образования ведомства, сколько в следах, которыми изобиловала пещера. Тут были и небольшие лужицы лимфы, и несколько облачков пара, и куски кизеримов, большей частью сгнившие или даже истлевшие, но для первых исследователей всё равно очень любопытные.

— Конечно, многих убила лимфа, — рассказывает Буньяр. — Только поняли это далеко не сразу. Достаточно крошечной капли, чтобы организм начал меняться. Уникальное вещество. Химики и биологи мёрли как мухи, а руководство ничего не могло понять. Считали, что это из-за специфического влияния самого кхалона, но он-то, как раз, безобиден…

Юдей смотрит на правую руку и встряхивает головой, отгоняя воспоминания.

— Потом правила ужесточили, зато и смертность понизилась. Кхалон оградили сначала отдельной палаткой, потом возвели купол. Тот, что стоит сегодня — пятый по счёту. Новые материалы, — поясняет Буньяр, наткнувшись на вопросительный взгляд Юдей. — А с лимфой пошли подвижки, когда изобрели микроскоп, кстати, тоже здесь, но об этом мало кто знает. Выяснили, как она влияет на кровь и запретили контактировать с ней без спецодежды, да только к тому времени и контактировать было не с чем уже. Образцы закончились.

— И тогда…

— Тогда экспедиции. Первая, это, конечно, чудовищная ошибка, но что им было делать? Только пробовать.

— Но это ужасно!

— Жизнь первопроходца — концентрированный риск.

Первые смельчаки были отлично снаряжены, по последнему слову техники того времени. Их головы защищали непроницаемые для жидкости маски, одеты они были в цельные комбинезоны. Даже окажись они под дождём из лимфы — всё им было бы нипочём. Но по ту сторону отравленным оказался воздух, так что вернувшиеся скончались в течение нескольких часов. Трагедия послужила источником вдохновения для новых изобретений. Люди работали сутками, продвигались рывками и то время принято считать кузницей будущих мандсэмов. Инженеры и техники всех мастей работали вместе, перенимали знания друг друга и вскоре выделились в отдельное сообщество, чьи навыки, умения и знания рождали то, что ещё несколько лет назад считалось невозможным.

— Я бы хотел оказаться в том времени, поработать с нашими предшественниками… — мечтательно говорит Буньяр.

— А сколько вы здесь? — спрашивает Юдей.

— О, всего лет пятнадцать. Ничего выдающегося пока не сделал…

Со стороны Хэша раздётся булькающий звук. Буньяр останавливается и хмурится.

— Бун скромничает. Он изобретатель электрического генератора. Весь Хагвул светится благодаря ему.

Глаза Юдей превращаются в два ровных круга.

— Вы?!

— Нет, это не я, — ворчливо, но не без смущения отмахивается Буньяр. — Без десятков людей, которые помогали с устройством, первым прототипом и вообще, без тцоланимов и их далака от генератора вообще не было бы никакой пользы. Так что это не я.

Хэш широко улыбается, и Юдей вновь замечает не человечески острые клыки. Мандсэм закатывает глаза и продолжает рассказ.

Когда прототипы скафандров были готовы, их дважды испытали под водой залива, в тайне вывозя добровольцев и команду под покровом ночи. Тогда это сделать было легко, городское освещение состояло из сотни маслянных фонарей, да и те большей частью концентрировались на Кричащем острове и Мраморной дороге.

Костюмы продемонстрировали потрясающие результаты, хотя и были довольно хрупки. Но с этим предстояло разобраться позже, а сейчас всем не терпелось увидеть мэвр. Люди вновь готовы были рисковать. В этот раз один счастливчик пережил экспедицию. Он рассказал, что буквально через несколько минут их атаковали страшные твари, чем-то отчасти похожие на хаоламских животных. Того счастливца звали Гуда Рубали и он стал первым тцоланимом. Пока мандсэмы собирали оружие, обмундирование и приборы, он рисковал своей жизнью погружаясь буквально на две-три минуты, собирал образцы, а потом описывал всё, что видел.

Так медленно, урывками СЛИМ узнавал всё больше о мэвре. Появились два направления: одни предлагали только наблюдать, другие же хотели полномасштабного вторжения, захвата плацдарма и научного аванпоста в мэвре.

— Экспедиция Филина, Йонима Гона, была одной из тех, что должна была положить начало экспансии. Но, не вышло. Вот он, — Буньяр тыкнул пальцем в Хэша, — спутал СЛИМу все карты, а потом уже мэвр начал посылать своих разведчиков…

— Разведчиков?

— Кизеримов, — поясняет гигант. — Есть теория, что это я их привлекаю. Доказать невозможно.

— Почему же? — влезает мандсэм. — Можно отправить тебя в мэвр на месяц. Заодно соберёшь информацию о своей родине.

— Филин никогда этого не допустит.

— Да знаю, — бурчит Буньяр. — И помечтать нельзя. А здесь оружейная лаборатория, пришли.

Комната, размером с хорошую гостиную, уставлена металлическими столами и верстаками диковинной формы, с шлангами и чем-то вроде свечек на металлических рукоятках. На столах у дальней стены покоятся прозрачные контейнеры, наполненные лиловой слизью. В одном из них барахтается что-то большое и темное. Иногда оно приподнимается над поверхностью, попискивает и тут же ныряет на дно.