– О, какие дамы! Возьмёте в компанию?
Тут же на столе появляются коньяк, закуски, фрукты, мисочка с дефицитными оливками.
За восторженными воспоминаниями о Тбилиси прошло энное количество времени, Евтушенко начал поглядывать на часы.
– Мне надо заскочить к девочкам во ВГИК, буквально на полчасика, а потом можем заглянуть ко мне. Я недавно получил целый ящик коньяка «Енисели» из Грузии, Джоан уехала с детьми в Англию. Поможете мне вечер скоротать? Не пить же одному!
И нас чёрт понёс! Студентки, получив от Евтушенко в подарок корзину фруктов, показывали нам акробатические этюды, Лали пела грузинские песни без аккомпанемента, мы со Мзией читали стихи – каждая на своём языке. Зачем? Почему? Понятия не имею. Так, видимо, захотелось всесильному мэтру эпохи поэтического бума. Но разве он принуждал нас? Нет, конечно! Сами повышали себе самооценку за его счёт. Это к тому, что, почувствовав себя марионеткой, я стала тянуть Мзию домой. Но нас не отпустили.
На улице Евтушенко сказал неожиданное:
– Что-то я устал сегодня. Поедем ко мне, посидим за рюмочкой, а потом мой водитель развезёт вас по домам.
Подъехали к гостинице «Украина», с левого торца вошли в подъезд, поднялись по широкой лестнице… Не помню, были там ковры под ногами или нет, но знаю точно: советские люди так не живут, по таким лестницам не ходят. И какой смысл вдаваться в детали, если очутились мы в комнате, застланной сплошняком белым мехом, с причудливыми креслами и столиками, изготовленными из монолитов карельской берёзы, как нам объяснил хозяин. Вот вам и «Братская ГЭС»!
Восемь комнат этого поразительного жилья поэту выделило Советское правительство, когда узнало, что в гости к нему собирается сам президент США Никсон. Нельзя же было ударить лицом в грязь! Ещё помню, что по белому меху были как бы случайно разбросаны хрустальные бокалы, из которых мы и пригубляли золотой «Енисели».
С тех пор стихов Евтушенко я остерегаюсь, не доверяю им. Но это моё личное дело. Уж извините, Евгений Александрович, за прямоту. Вы, наверное, хотели блеснуть. И если есть выражение «ужасающая бедность», то почему бы не быть и «ужасающей роскоши»? Может быть, это ханжество, но для певца народных страданий – чересчур слащаво. В середине-то 80-х!
Отъезжая от «Украины», мы глухо молчали. Что скажешь при водителе? Он и передать может. Хотя мои грузинские подруги могли и не думать, как я!
Когда на Мзиином горизонте появлялись интересные личности, она обязательно звала меня:
– Не убегай! Сейчас поедем ко мне кутить.
«Кутить» – её любимое словечко для обозначения лёгкого времяпрепровождения, даже когда предполагалось обычное чаепитие.
– А с кем кутить-то?
– Я познакомилась с потрясающей поэтессой из Никарагуа. Её зовут Альба. Она хорошо говорит по-русски. Как ты думаешь, что ей подарить?
– Почему надо обязательно что-то дарить, Мзия? Подари свою книжку.
В другой раз это был поэт из Сирии Айман Абу-Шаар.
– Поедем! Он виски обещал привезти и свежую клубнику из «Берёзки».
– А кто ещё будет?
– Много кто! Вот покутим!
Кроме виски и клубники Айман привёз много вкусностей, а для Мзии – синее шёлковое платье мусульманского образца. Ходить в нём по улице было бы нелепо, но для домашних приёмов очень даже креативненько.
Знакомство с сирийским красавцем Айманом будет иметь для нас долгое продолжение. Но об этом позже. Мы пообщаемся с ним и в Грузии, и в Волгограде. Но со Мзией Хетагури мы не только «кутили» и ездили по гостям – чаще сидели над переводами. В «Советском писателе» успешно продвигалась её книга «След стёртого слова», треть которой было доверено переводить мне. Подруга была довольна переводами. Сама она готовила ответную подборку моих стихов на грузинском, печатала их в тбилисских журналах и газетах.
Крепкие дружбы на ВЛК возникали не часто. Были завистники, были шептуны, начётчики и даже клеветники. Мзия тоже страдала от зависти и сплетен.
– Мзия, ты чего такая довольная? Опять какую-нибудь авантюру задумала? – спрашивал иркутянин Витька Смирнов.
– Какую авантюру, генацвале? Что ты имеешь в виду?
– Говорят, о московской прописке хлопочешь? Уже и квартиру облюбовала на Текстильщиках? И как это кавказцам удаётся в Москве устраиваться? Не иначе, партийного папика завела!
Мзия начинала злиться, переходила на крик, и я уводила её от греха подальше.
С Макеевым я её познакомила, когда он приехал ко мне на день рождения. Они сразу же приняли друг друга на веру, а потом и подружились. Я ещё напишу об этом. Наши грузинские путешествия – впереди. Но без московских страниц щедрое солнышко по имени Мзия не будет светить в полную силу, во всяком случае – для читателей этой книги.
Глиняный ангел с живыми крыльями
Почему глиняный? Потому что это Серёжа Васильев – прекрасный поэт и наш друг, ставший неутолимой болью сердца 29 января 2016 года, когда его не стало. Теперь он точно глиняный ангел, но крылья его стихов по-прежнему трепещут над нами живой небесной силой, надеждой и безнадёгой, любовью и всепрощением. Дай бог трепетать им долго!
Когда-то он посвятил нам с Василием Макеевым стихи:
Чадит свеча, и чаю с чабрецом
Довольно, чтобы, просияв лицом,
Вдруг осознать, что есть и жизнь вторая,
Где мужество даётся неспроста,
А чтоб дышать Христом, внутри куста
Тернового горя, но не сгорая.
О, наше счастье прочим не чета
И что с того, что липнет нищета
К обиженным зевотою гортаням —
Зато, когда придётся умирать,
Мы не расплачемся и рук марать
Об эту жизнь печальную не станем!
1992
Всё верно, мой родной, всё верно! И про чабрец, и про свечу, про нищету и смерть… Всё верно!
Уж за что-за что, а за жизнь печальную он не держался – это точно. Последние годы были для него сущим адом, а для нас, друзей – обречением на беспомощное отчаяние. Ковыряться в этом я не буду, потому что верю: душе его ещё больно, коли и девяти дней не прошло, как я села писать эти страницы о нем..
Лёгким и весёлым мы его видели предостаточно. Раньше. Об этом и хочется вспомнить.
В Волгограде Серёжа появился в самом начале 80-х, пришёл на макеевскую литстудию. Худенький, чисто одетый мальчик особого внимания к себе не привлёк. Мало ли мальчиков, увлечённых поэзией, заглядывало на наш огонёк? Его попросили почитать стихи, и меня словно током прошило. Не может быть! Тихий голос с картавинкой строфу за строфой читал такое, отчего тусклый свет в писательском зале начинал играть живыми красками. Я резко повернулась и почти в упор уставилась на необычное явление в тонком свитерке. Счастливый Макеев ликовал. Оказывается, он один знал того, кто так нас поразил. И совсем уж невероятным показалось, что Серёжа Васильев отслужил в армии, окончил Литинститут, четверокурсником женился на молдаванке Саше, также студентке Литинститута, и даже имеет маленькую дочку. Надо же! А с виду мальчишка мальчишкой!
Я не смогла сдержать бурных восклицаний, но Макеев чуточку охладил восторги аудитории:
– Перед нами несомненный поэт, но перехваливать его не надо. Вот дождёмся первой книжки, тогда и посмотрим. Я уж лет пять-шесть читаю васильевские стихи по его письмам и должен сказать: молодец, что перестал подражать Есенину, а ещё больше молодец, что перестал подражать мне. У тебя, Серёжа, наметился свой неповторимый голос, своя интонация. Вот и развивай их. А Брыксину не слушай. Она сначала восторгается, а потом докапывается до печёнок.
