Рязанский поэт Евгений Маркин, окончивший Литинститут ещё до Макеева, всякий раз, наезжая в Москву, забредал на Тверскую, 25, или в студенческую общагу – повидаться с друзьями. А тут и повод значительный: получил в «Советском писателе» гонорар за книжку «Стремнина». Гонорар большой. Егор Исаев посоветовал ему не шататься по Москве, а сразу ехать в Рязань. Но у Маркина была мечта – пройтись хоть раз в жизни по всем питейным заведениям на улице Горького, от Белорусского вокзала до Красной площади. В безденежное время он не мог себе позволить и одного захода.

С полным карманом денег Женя Маркин зашёл в Литинститут и выкликнул Макеева с занятий, выбрав его как самого молодого и стойкого. А познакомились они и подружились в 1966 году, в дни проведения телевизионного поэтического конкурса, где абитуриент Литинститута Макеев занял первое место. Молодыми поэтами тогда считались до тридцати пяти. Маркин едва прошёл по возрасту. Как поэт он был на хорошем счету, все его знали. Тогда же Маркин познакомил Василия с относительно молодым Булатом Окуджавой. Конкурсанты были заселены в гостиницу «Москва». Именно туда Евгений привёл Окуджаву. И сам Булат, и его песни Макееву понравились. В конкурсе том, кстати, Макееву проиграл даже Юрий Кузнецов.

И вот Маркин явился, похлопал себя по карману.

– Васька, давай осуществим мою мечту! Деньжищ навалом. Ты как?

– Да обеими руками! – отреагировал Василий.

– Только договоримся так: в каждом месте пьём по одной рюмке, а то не дойдём до цели.

Сели на троллейбус и поехали к Белорусскому вокзалу. Первым было кафе «Охотник». Там закусили бутербродами с медвежатиной. Мясо хоть и жёсткое, но экзотика! Двинулись далее, позволяя себе на закуску самые изысканные деликатесы.

Шли долго. И вот финишная точка – кафе «Марс». Выпили, закусили сёмужкой. Зигзаг получился многокилометровый.

– Ну всё, Василий! Теперь я хочу домой, в милую Рязань. Ты полетишь со мной?

– Полечу.

От Москвы до Рязани в то время летали лёгкие самолётики «Пчёлка» чешского производства – без особого расписания: если набиралось на рейс не менее четырёх пассажиров. А их только двое! Что делать? Маркин выкупает четыре места, и «Пчёлка» поднимается в небо. На борту добавили ещё немного из закупленного «на всякий случай». А в Рязани… ехать некуда: Маркина выгнала жена, и обретался он на старом дебаркадере полулегальным способом. Взяли такси, поехали на Оку. Дебаркадер чуть покачивался на волне и охотно распахнулся перед покачивающимися поэтами. Переночевали на узеньких шконках, а наутро решили махнуть в Константиново: душа просила есенинских просторов и свежести. Два дня прогостили в Константиново и вернулись в Рязань, где погрустневший Женя Маркин посадил Василия на электричку до Москвы.

Дружба эта длилась бы годами, если бы не одно обстоятельство: Рязанская писательская организация под руководством Василия Матушкина исключала из своих рядов Александра Исаевича Солженицына – как злостного антисоветчика и диссидента. Нужно было стопроцентное голосование, а Маркин упёрся, сказал нет. Его сломали обещанием двухкомнатной квартиры, чем и наскребли сотый процент. Московские друзья отвернулись, не простив отступнику предательства.

Позже стали известны покаянные строчки Маркина:

…Рассказать Услугиной об этом макеевском приключении я просто не успела. С утра нам объявили, что вечером состоится приём у первого секретаря Компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева. Женщины принялись осмысливать туалеты, а у меня самое нарядное – светлое хлопковое платье, переделанное из импортной ночной рубахи. Ушила в талии, поменяла пуговки, приспособила плетённый из шёлка поясок.

Нарядилась и пошла, уверенная, что никто не определит истинного назначения рубахи в мелкую сиреневую искорку.

Банкет оказался фуршетом – очень, кстати, изысканным и вкусным. Чёрная икра была точно! Понравился и Кунаев – высокий, приглядный, в чёрном костюме. Говорить тост и читать стихи мне не пришлось. За всех отдувалась самая знаменитая из нас – Римма Казакова.

Я заметила, что весь вечер она пристально поглядывает в мою сторону.

На лестнице, когда уходили с приёма, Римма Александровна взяла меня за локоть.

– Слышь, Тань, ты чего в ночную рубашку вырядилась?

– С чего вы взяли?

– У меня такая же, только в зелёную искорку.

– Было бы хуже, если бы обе пришли в одинаковом. – И захохотали.

А наутро всех разделили по группам и повезли в аэропорт: кому в Кокчетав, кому в Караганду, кому в Целиноград… К моему счастью, я попала в целиноградскую группу. Со мной летели ещё четыре человека. Помню адыга Исхака Машбаша и двоих ребят из «Литературной газеты» – Аристарха Адрианова и фотокора Володю Богданова. Нас встретили на новеньких «Волгах». Всю дорогу по просьбе Аристарха я читала свои и макеевские стихи вперемежку. Тогда Аристарх сказал:

– Вот бы хорошо издать книжку-перекличку: его стихи – твои стихи, его стихи – твои стихи!

Идея казалась невероятной, слишком красивой, чтобы быть досягаемой. И что вы думаете! Пройдёт больше двадцати лет, и такая книжка выйдет. Мы её назвали строчкой из стихотворения Василия «Наверное, это любовь…»

Целиноград встретил нас прекрасной погодой. Здравствуй, город юности беспечной!

На одной из прогулок в парке за дворцом «Целинник» я заметила две детские горки, обитые по склону жестяными листами. Кто бы ещё полез на эти горки? Конечно я! Душа находилась в восторге и требовала чего-то исключительного. Вот я и полезла, не заметив загнутого в одном месте металлического листа. Резанула боль. И пришлось организаторам вызывать «скорую помощь». Рану на бедре обработали, заклеили, забинтовали. До сих пор стыдно!

Резиденция, где нас разместили, меня поразила. Уютные номера, просторный обеденный зал со столом, накрытым круглые сутки: напитки, чай-кофе, сладости, фрукты, тонко наструганная копчёная конская колбаска изумительной вкусноты. Но кормили нас так, что до перекусов дело не доходило. Помню банкет, где мы сидим, важничаем, произносим высокопарные тосты. Хозяева подливают и подливают, но сами не пьют.

– Что так? Почему не выпиваете? – спросила я.

– Нельзя. Если мы будем пить с каждой делегацией, то просто не выживем.

Нас и в шатры вывозили, и в гости к немецким выселенцам, живущим своей диаспорой. Там кормили куропатками. И везде подарки – красивые, щедрые, не просто сувенирные. В Алма-Ату я вернулась с кумысным набором, чайным сервизом, домброй и тюбетейкой.

Вернулись и другие группы. Все хвастаются своими подарками, радуясь по-детски. Мы жутко смеялись, что группу, в которую входил наш Екимов, одарили гипсовыми бюстами Чапаева, выкрашенными бронзовой краской. Ладно бы статуэтки, но ведь почти с ведро размером. Говорят, что Борис своего Чапаева обменял на тюбетейку.

В последний алмаатинский вечер собрались в номере Казаковой. Это был просторный двухкомнатный люкс. Приехал Олжас Сулейменов и преподнёс Римме Александровне символ казахстанской столицы – золотое блюдечко с золотым на нём яблочком. Весело посидели, дружно, вперебой говоря комплименты хозяевам, их гостеприимной земле, Алма-Ате, горному Медео, где многие из нас побывали в те дни.

Когда гостей привезли на Медео – подвели к огромному валуну размером с дом.

– Посмотрите! Его занесло сюда селевым потоком. У нас есть кинохроника, как сходил сель, так этот валун вертело легче спичечного коробка.

А потом и фильм показали. В самом деле – дикий ужас!

У меня сохранилась целая пачка газет из той поездки, целы и подарки. Но главное – благодарная память. Так и хочется произнести: «Я помню тебя, Казахстан! Я не забуду тебя, Целиноград, ставший Астаной, самой, быть может, красивой столицей некогда родных азиатских республик!»