Мы умоляли:

– Рубен, напиши авантюрный роман «Записки форточника»! Ведь какой материал пропадает!

Он обещал подумать, но садиться за письменный стол не спешил. Нам приходилось довольствоваться лишь красным вином и устными рассказами.

Заезжала к нам и Надежда – скорее с контрольно-надзорной целью. Мы тоже у них бывали. Решили однажды отметить на четверых Женский день 8 Марта. Ни тот, ни другой цветов нам не подарили. Пока женщины, обменявшись духами, накрывали на стол – мужчины в дальней комнате клюкали втихаря. Праздника не получилось.

Мы вышли с Надеждой покурить на кухню, и она сказала:

– Знаешь, Тань, я другого и не ждала. Давай и мы «под крылом самолёта» хлопнем по рюмочке за наше женское!

В конце августа я поехала доучиваться на ВЛК, а Рубен заселился к нам. Чего, мол, каждый день мотаться из Волгограда в Волжский и обратно? Так мне объяснил ситуацию Макеев при первом же телефонном разговоре. Я расстроилась, но смолчала. Карапетян был другом, хорошим человеком… Что уж особого они там натворят?! Лишь бы баб не водили.

Всю зиму он форточковал с переменным успехом. В дни моих наездов домой Рубен деликатно удалялся восвояси. Я уезжала, и он возвращался.

Рубен и тем ещё дорог был мне, что беззаветно любил Василия и его стихи, считал Макеева первым поэтом Волгограда.

Когда учредили журнал «Нива» и газету «Крестьянское слово», редакцию собрали из недавно ещё безработных писателей и журналистов. Под одной служебной крышей оказались Виктор Скачков, Василий Макеев, Владимир Мызиков, Рубен Карапетян, Евгений Лукин, Алексей Кучко, Николай Кострыкин, Владимир Максимов, Геннадий Кривошеев, художник Вадим Жуков. Тот ещё коллективчик! Крепче «царской водки»! Дым в редакции висел коромыслом, в шкафчике обязательно стояла початая бутылка белоголовки в дружном окружении десятка мутных стопок.

Рубен исполнял функции ответсекретаря, Макеев – литсотрудника.

Весёлое было время, нищее, смутное… Разваливался Советский Союз, рушились семьи, демонстрировали независимость братские республики и даже автономии, люди алкали свалившуюся на них свободу и не знали, что с ней делать. Мы с Василием, сцепив зубы, держались вместе из всех возможных сил. А Рубен с Надеждой расстались окончательно. Он ушёл к женщине, которую все называли Ритка, – я с ней не знакома. Говорят, пили оба по-чёрному. И вдруг известие: Рубен Карапетян умер!

Не помню, по какой беде, но мы не были на его похоронах. Причины смерти назывались самые невероятные – от рака и туберкулёза до цирроза печени. Может быть, всё вместе?

«Записки форточника» он так и не написал. Жаль! Уникальный был материал.

Мзия по-грузински – солнце, Мзиури – солнышко, солнечный. Стопроцентной грузинкой Мзия Хетагури не была. Её отец, осетин Владимир Хетагуров, женился на прекрасной грузинке, у них родились две девочки – Ия и Мзия. Ия, кстати, фиалка по-грузински. Девочки выросли красавицами. Старшая, Ия, удачно вышла замуж, нарожала детей. Жили они в огромной, странной какой-то квартире с бесконечными переходами, ответвлениями, балкончиками, флигельками. Мы с Василием были однажды у них в гостях, многому удивились. Вот уж воистину грузины! Вся логика мироустройства в полном её отсутствии.

Мзия, на момент моего с ней знакомства, вторым браком была замужем за тележурналистом Вано Чхиквадзе. Фамилию мужа не взяла, сохранила девичью, переиначив её на грузинский лад – Хетагури. От первого брака у Мзии росла дочь Иринола, от Вано – сын Баадур. Иринола с ними не жила, выбрав по вполне понятным причинам семью тёти Ии. Полагаю, Вано и был инициатором такого решения.

В первый мой приезд в Грузию, в 1979 году, мы со Мзией лишь познакомились, а сдружились уже на ВЛК. Но и дружа, не бегали всё время рядом, как Шерочка с Машерочкой. У каждой своя жизнь, свои дела, свои интересы. Лишь вечерние часы становились общими. Как мы разговаривали! Как понимали друг друга! Мзия и Василия моего полюбила заочно. Прибежит из магазина, начинает опорожнять сумму, являя на свет божий то майки какие-то, то носки.

– Смотри, и Вано и Васо купила одинаковое! Подойдёт по размеру?

Прилетит из Тбилиси – чачу для Васо обязательно! А то и так скажет:

– Мама для Васо передала. А тебе – ткемали и чурчхелу.

– Мзия, но ведь она даже не видела нас ни разу!

– Не видела, но знает!

– Ну, передай маме диди мадлоба. А как мама по-грузински?

– По-разному называют. Я называю дэда.

Дэдой стала звать Кристину Васильевну и я, когда мы познакомились в Цхинвали. Поверьте мне: это была редкая женщина! Даже фамилия её, Тэдиашвили, была приятна моему слуху. И на всю жизнь запомнилась дата рождения – 6 ноября 1921 года.

На ВЛК Мзия поступала как поэтесса, но попросилась в прозаический семинар. В ней пробудился интерес к драматургии.

– За стихи мало платят, – говорила она честно, – а на одной пьесе, если её хорошо пристроить, можно жить годами.

Пристраивать и устраивать Мзия умела великолепно. В гости к ней то и дело приходили известные московские литераторы, критики, сотрудники столичных журналов. За щедрыми Мзииными столами чувильные москвичи расслаблялись и много чего обещали. Иногда и выполняли обещанное.

Ей вообще трудно было отказать. Светловолосая, зеленоглазая, невысокая, но хорошо сложенная, Мзия стильно одевалась, умела себя подать. В ней мало было от типичной грузинки. И живость, и кокетливость, небольшой, но опыт актрисы в прошлом делали её очаровательной. Мужчины млели.

В общежитии особо не развернёшься, и решила Мзия переехать на съёмную квартиру. Кристина Васильевна и Вано были категорически против – ведь им предстояло оплачивать квартиру. Кому же ещё! И Мзия вспомнила про мигрень, про невозможность жить и писать в общежитском шуме и гаме, хотя никакого шума на седьмом нашем этаже не было. Первой сдалась дэда, а за ней и Вано.

В прелестную однокомнатную квартиру на Текстильщиках Мзия перевезла свой «персидский шатёр», и я стала время от времени наезжать к ней с ночёвкой. А гостей, как ни странно, поубавилось. Одно дело – легендарное обиталище талантов в комнатных тапочках, и совсем другое – съёмная однушка где-то на Текстильщиках! Удобств больше, а шарм потерян!

Но подруга не позволяла ни себе, ни мне скучать. Однажды заманила к драматургу Владимиру Космачевскому, делившему жильё с курицей-несушкой, по-хозяйски кококующей за картонной отгородкой. Запах ужасающий! Выпендрёжный хозяин пригласил кроме нас каких-то московских актрисулек и дебелую вдову Александра Вампилова. Имени её я не помню, но была она гвоздём программы, исполняла плаксивые воспоминания о гениальном муже-драматурге.

В другой раз Мзия сорвала меня с очень важной встречи молодых поэтов с литературными критиками, проходившей на втором этаже ЦДЛ. Помню, были там Вадим Кожинов, Лев Аннинский, Владимир Бондаренко, Станислав Лесневский и человек двенадцать поэтов моего поколения – быть может, не самых громких, но подающих надежды. Я уже отчитала, внимательно слушала стихи других счастливчиков, отобранных на эту встречу… И вдруг заглядывает Мзия, энергичным жестом зовёт меня выйти.

– Мзия, что случилось?

– Ты тут глупостями занимаешься, а в дубовом зале Владимир Андреев даёт банкет по случаю премьеры в своём театре. Там столько будет знаменитого народа! Пойдём скорее! Нас Космачевский приглашает.

И что вы думаете?! Я соблазнилась банкетом с главным режиссером театра им. Ермоловой Владимиром Андреевым. Напротив меня, чуть наискосок, сидела сама Наталья Селезнёва. Помните Лидочку из «Приключений Шурика»?

Лесневский на семинаре попенял мне:

– Зря вы, Татьяна, ушли со встречи. Аннинский очень хорошо отозвался о ваших стихах.

Была ситуация и покруче. Сидим в ЦДЛ: я, Мзия и грузинская оперная певица Лали Микава, пьём кофе с пирожными. В дверях появляется разнаряженный под попугая жако Евгений Александрович Евтушенко, знакомый с нами со всеми.