– Не скоро ещё, в июне. Сразу после сессии. Но состав делегации уже утверждён.

Семинар в этот день вёл Лесневский, но мне совсем не хотелось говорить о стихах. Душа рвалась на улицу, в апрельскую Москву. За последние дни столько всего произошло, столько вопросов осталось без ответа. И никто ведь не гнал – сама загнала себя. Хотелось дышать ранней весной, выспаться наконец, съесть горячего супа. А Станислав Стефанович проводил монотонные аналогии стихов Мишки Андреева с ранним Заболоцким. Ужас! Какие здесь могут быть аналогии?

После семинара попросила Мзию:

– Свари, пожалуйста, супчика… У меня душа в полном надрыве. Слава богу, Сорокин меня пожалел. Я уж не думала, что выкручусь.

– А Вася-то что? Денег дал на обратную дорогу?

– Откуда у него деньги? Исхудал весь. Ждёт подкормки из Москвы. Представляешь, пошлю ему коробку с проводницей, а он идёт встречать передачу в сопровождении ещё троих обормотов, таких же голодных бедолаг. Чуть ли не всё сразу и съедается. Мзия, не дави на больное! Ну, не могу я включить эгоистку, не умею.

– Вижу-вижу! Сейчас буду суп тебе стряпать, с варёной колбаской, но по-грузински.

В общежитии столкнулись с Федей Камаловым.

– Подруги, вы что такие грустные?

– Ой, Федя! Татьяну чуть с ВЛК не отчислили, за прогулы.

– А кто из наших не прогуливает? Опять, что ли, к Макееву летала? Вот повезло мужику!

– У него день рождения был.

– Ну и что?

– Ну и то! Надо же было стол накрыть, гостей принять. А кто, кроме меня?

– Дура ты, Танька! Ему надо – сам бы и летал к тебе. Мы бы тут ему накрыли!.. – и захохотал.

– Федь, не знаешь, где денег заработать?

– Знаю. Лететь на заработки от ЦК комсомола – хоть на Север, хоть на Восток. В Сочи точно не пошлют. Могу посодействовать.

Фёдор Камалов был интересной личностью. Сам татарин, приехал из Ташкента, пишет по-русски. С юности начал печатать свои рассказики в «Пионерской правде», потом в «Комсомолке». Опекал трудную пацанву, играя с ними не то в «Зарницу», не то в индейцев. Комсомольские органы возвели эти игры в ранг организованных фестивалей с некоторым даже бюджетом. Отсюда и связи Камалова в ЦК комсомола! Как человек Федя был ясным и простым, без хитринки и подлинки. Я поверила его словам.

Через несколько дней он протянул мне листок: отдел, инструктор, телефоны – полный набор контактных данных.

– Тань, я позвонил. Мне обещали рассмотреть твою заявку. Только направление нужно взять на ВЛК, топай к Сорокину.

Без Василия решать такое серьёзное дело я не могла, но и обещать что-то было преждевременно. Дозвонилась и лишь слегка намекнула:

– Если в ЦК комсомола не откажут, куда бы ты хотел полететь?

– Конечно, на Дальний Восток! Ты думаешь, оплатят? Но одно условие: после сенокоса. А в Казахстан ты когда летишь?

– В июне. Может, не лететь?

– Решай сама. Я бы полетел. Это серьёзная командировка. Казахи умеют принимать. Давай договоримся: сейчас ты не рвись домой, а после Казахстана сразу приезжай в Клеймёновку. Дальше – по обстоятельствам. На день рождения я к тебе приеду.

В общежитие ехать не хотелось. Посидела на скамеечке против Герцена, покурила. Апрельские почки на кустах уже набухли, светило солнце, но зябко было ещё не по-весеннему. Сходить бы в ЦДЛ, выпить чашечку кофе с пироженкой, но не с кем. Из автомата набрала Иру Дубровину:

– Сильно занята? Может, в ЦДЛ сходим?

– О! А мы с Маринкой Нестеровой туда собираемся. Подруливай через часок.

– Я там буду ждать.

В ЦДЛ, если даже приходила туда одна, всегда находилась дружеская компания. Писатели покруче шли в дубовый зал, где прекрасно кормили и официанты перемещались с полотенцем через локоть. Не дюже денежный писательский пролетариат застревал в «пёстром» зале. Здесь было интереснее всего. Судьба могла усадить тебя с кем угодно: с Прохановым и Личутиным, с Кугультиновым и Передреевым, с Риммой Казаковой и прыгуном Валерием Брумелем. Но не по твоей охоте, а если пригласит кто-то из близко знакомых. Сидит, например, твой однокурсник Володя Дагуров с Брумелем, а ты входишь – Дагуров помашет рукой, подзовёт, усадит. И легендарный Брумель в минуту становится твоим знакомцем. Потом ещё кто-то подойдёт, ещё… Через час-полтора Брумель заявляет:

– Пойдёмте ко мне домашние пельмени есть. Я их сам леплю. И живу рядом.

Компания поднимается, но берут не всех. Если тебя лично не пригласят – вежливо прощайся и переходи за другой столик. Сходить к Брумелю в гости на арапа не получится. Не сочтите за дешёвое хвастовство, но пару раз я этих пельменей отведала. Меня с собой вёл Дагуров не под честное слово, что не буду хулиганить и приставать к хозяину, а по праву дружбы с ним.

Если в «пёстром» зале оказывался Валентин Устинов, мне всегда находилось место за столом. Его ближайшие сотоварищи Бобров с Личутиным уплотнялись вполне дружелюбно. Но однажды знаменитый поэт Анатолий Передреев, сидящий с ними, вперил в меня недовольный взгляд и резко спросил:

– Ты кто?

Я опешила. Но Устинов похлопал пьяненького гордеца по руке.

– Успокойся, это Таня Брыксина с ВЛК, жена Василия Макеева.

– Тогда пусть садится.

Передреев, если кто не знает, считался одним из самых талантливых поэтов своего поколения. В первую десятку он точно входил, но был заносчив, увы. Именно он написал:

Ох уж, этот «пёстрый» зал! Я бы сказала: зал недооцененных поэтов. Там плакали и дрались, мерились талантом, презирали, восхваляли, плескали водку в лицо. Мне тоже доводилось там плакать, чувствовать себя побитой собакой, лишней, ненужной, но много раз в горькую минуту на помощь незримо приходил Василий Макеев. «Жена Макеева? Пусть садится». Прекрасного и доброго тоже случалось немало. А и нужно-то было всего – рюмка коньяка, чашечка кофе, бутербродик и пироженка!

К 6 мая приехал Василий, и мы собрались в ЦДЛ отметить праздник по-хорошему, в дубовом зале. Столик я заказала заранее. Были Вася, Мзия, Боря Примеров и я. Друзья не могли нарадоваться встрече. У слегка контуженого Бориса постоянно вываливалась еда изо рта, на губах оставались следы соуса. И Макеев заботливо, как малому ребёнку, отирал ему салфеткой рот, смахивал с пиджака кусочки салата.

ЦДЛ, Центральный дом литераторов, для провинциалов ты был почти сказкой, для москвичей – пиратской гаванью, для вээлкашников и студентов Литинститута – заманихой и приметой эфемерного успеха. Сейчас туда и заходить не хочется. Дубовый и «пёстрый» залы захватили коммерсанты, взвинтили цены до небес. Поголовно обнищавшим литераторам остался лишь подвальный буфет. Впрочем, рюмку коньяка и чашечку кофе можно взять и там.

Объявили посадку на рейс Москва – Алма-Ата. Народ потянулся на регистрацию. Засуетилась и я около. Первым в образовавшейся очереди оказался секретарь правления Союза писателей Юрий Суровцев. В его руках трепыхались листки.

– Сначала делегация! Товарищи, сначала делегация! – начальственным тоном заявил наш предводитель.

Народ перегруппировался, вперёд начали продвигаться писатели. Прошли Римма Казакова с Константином Скворцовым, следом – Анатолий Преловский, Галина Услугина, волгоградский прозаик Борис Екимов, едва удостоивший меня взглядом, группа журналистов из «Литературной газеты», втиснулась в очередь и я, а за мной ещё десяток неопознанных пока личностей.

Суровцев отметил прибывших по своим листкам и заволновался: нет ещё двоих. В предпосадочном терминале все держались крайне независимо. Казакова активно общалась со Скворцовым, Екимов переговаривался с Преловским, я одиноко стояла в сторонке. Суровцев подходил то к одним, то к другим, подал знак рукой и мне, мол, всё идёт своим чередом, всё в порядке, а сам с беспокойством поглядывал на стеклянный вход, надеясь, что опоздавшие ещё объявятся. Не объявились!