— Драться будешь с де ля Росой.

Ян крутанул руками, выворачивая их из захвата. Сорьонен не удерживал.

— Со мной можешь разговаривать, это полезнее.

— В гробу видал.

— Сходи, посмотри, все ли ты там видал. В кухнях.

— Сдохни…

— Не имею такого права, Ян, потому что если я, как ты очень удачно выразился, сдохну, Мартин умрет точно.

Нашел чем пугать. Ян нанес удар, хотя бить сидячего — все равно, что подвешенный на балке мешок с песком, тот же результат, и так же выглядит. То ли попал, то ли промахнулся. Все-таки абсурдный сон, потому что он уже коленями забрался на стол, распихав все эти талмуды, пламя свечи подбиралось к поле пиджака.

— Ты вообще человек, нет?

— Не вижу смысла в вопросе, Ян. Успокаивайся уже, или тебе бромистого натра дать?

— Про Мартина вообще молчи.

Доктор все-таки поднялся. Ян в ответ на такую любезность слез со стола, опрокинув свечу. Пламя прыгнуло на сукно, а по нему быстро добежало до медкарт.

Ян уже решил, что будет драться. Зачем-то же он пришел, зачем-то выставил себя полным идиотом. В который уже раз, кстати говоря.

— Вода в умывальнике, — напомнил доктор.

Не дожидаясь, пока вконец оторопевший Ян возьмется тушить зарождавшийся пожар, Сорьонен снял халат и принялся колотить им по пылавшей горе документов. Горели те хорошо, несмотря даже на то, что изрядно отсырели. Халат, уже почти бесполезный, тоже занялся.

Яну ничего не оставалось, как сорвать со стены умывальник и выплеснуть то ли доктору на руки, то ли все-таки в пожар. А потом еще туда же вылить ту воду, которая была в ведре под умывальником. Пошел то ли пар, то ли дым. Воняло палеными тряпками, какой-то невообразимой химией.

— Ян.

Доктор отряхивал руки, Ян вытирал свои об штаны.

— Еще немного, и случился бы взрыв.

Вот с этим Ян готов был согласиться. Еще немного, и он бы тут устроил, так что потом бы кровь со стенок отмывали.

— Тебе легче? — Сорьонен все еще тряс руками, наверное, обжег.

— Вроде да, — признал Ян и поскорее схватился за дверь, пока еще чего-нибудь столь же умного не натворил.

— Я завтра зайду, — услышал Дворжак уже из коридора. Даже не удивился и быстро зашагал прочь. Думать он мог только о том, где бы вымыть руки, да еще — где бы завалиться. Потому что он проснется и этого всего не будет.

- Что такое?

— Спи.

Мартин, который и так спал, перевернулся на другой бок и погрузился в то лежание с закрытыми глазами, что у него называлось сном. Доктор, и что ему только понадобилось среди ночи, прошел в комнату и, судя по звукам, вылил на себя всю воду из ведра. А потом заходил кругами, наверное, что-то хотел найти. Остановился у стола, зашуршали бумаги, звякнула неудачно передвинутая тарелка.

— Кари, что ты потерял? — поинтересовался Мартин и в этот раз проснулся окончательно.

Он лежал лицом к стене в позе потревоженного зародыша, а доктор и правда был у стола. Свет тот не зажигал, но вполне хватало и лунного, проникавшего через окно. Мартину подумалось, что ночка-то зловещая, и не будь это старый и добрый, как вековечный песнопевец Вяйнамейнен, Кари Сорьонен, впору было бы схватиться за распятье. Только где его возьмешь.

— Ложись спать, Франс, я на секунду зашел, — повторил доктор.

— Обязательно, — заверил его Мартин. — Только ты тогда греметь прекращай. Лучше я тебе сам скажу, где клад зарыт.

Сорьонен сдавленно фыркнул, или это у него был страдальческий стон.

— Франс, а где виски?

Мартин перекатился на другой бок, чтобы получше рассмотреть доктора, который хочет выпить среди ночи. Да и вообще доктора, который хочет выпить. Сорьонен ведь не пил, правда не пил, вообще. И идея подбить его на полстаканчика хорошего виски была в большей степени озорством.

— А я как раз собирался предложить, — порадовался Мартин, подозрительно поглядывая на Сорьонена.

Доктор пожал плечами.

— Так ты уже знаешь, — тусклым голосом сказал он. — Тогда вылезай, только оденься. У вас в семье приняты были поминки?

— Поминки?

— Поминки, — Сорьонен уже и без его помощи разыскал бутылку, она стояла, даже не спрятанная, а просто немного заваленная, прямо на подоконнике. — Когда я учился на Востоке, в Санкт-Петербурге, часто такое видел. Умирает человек, а все его родные собираются и пьют до потери сознания.

— Ну, что-то подобное везде есть, — не очень уверенно заметил Мартин. — А у нас сейчас будут поминки?

— Да.

Мартину сделалось холодно и жутковато. Кого Сорьонен собирался поминать, он в толк взять не мог. Спросонья разум какой-то размякший, не способен связать даже простейших вещей. Но что поделаешь, поминки, значит поминки. Неплохое занятие для часа, когда если проснешься, уже не сможешь уснуть до утра, особенно при такой-то луне.

Пришлось выбраться из-под одеяла и натянуть кое-какую одежду. Сорьонен висел над столом и воевал с виски, который все никак не желал открываться. Руки у доктора подрагивали, бутылка тоже. Промучившись еще с минуту, Кари обреченно вздохнул и отправился к специалисту, который в тот момент сидел на кровати и застегивал рубашку.

— Сразу видно, никакой практики, — покровительственным тоном проговорил Мартин и отобрал у доктора бутылку.

Стакан был один, после непродолжительных поисков он обнаружился, задвинутый под кровать. Мартин оставил его себе, а Сорьонена хотел отправить за колбой, но вдруг раздумал и встал хозяйничать сам. Ради такого случая, пожалуй, стоило.

— Мне жаль, но закуску я съел на ужин, — извинился он.

Колбу пришлось ополаскивать, Мартин провозился долго, и уже сам себе начал напоминать не по делу копошащуюся кухарку. А в это время на плите сбежало молоко, и вообще, все блюда подгорели. Кстати, горелым и правда пахло, причем почему-то именно от Сорьонена.

Мартин передал ему еще мокрую колбу, сел рядом и разлил виски. Все это время его не покидало ощущение нереальности происходящего, и не последнюю роль играл в этом свет, вернее, его рыжеватое, но совсем не уютное подобие.

— Кари, а что у тебя сгорело?

Доктор проглотил виски, даже не согрев. Точно, никакой практики. Поморщился, обтер губы, и тут Мартин наконец-то заметил, что руки у того перебинтованы поперек ладоней.

— Медкарты и частично я сам, — равнодушно отозвался Кари. — Свечу опрокинул.

— А я ведь сегодня там прибирался, — расстроился Мартин.

— Правда?

Так он еще и не заметил. Мартин наполнил опустевшие сосуды.

— Конечно, правда. Но, видимо, не стоило.

Сорьонен не ответил, и его все еще колотило.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — через некоторое время вздохнул Мартин.

Вот поэтому он любил пить в одиночестве. Когда рядом сидит кто-то и так держится за колбу с виски, словно это спасательный круг, нужно что-то говорить. А говорить нечего. И молчать тоже неловко, потому что слова явно нужны, вот только попробуй пойми, какие именно. Странно это было, работать преподавателем-словесником и не находить нужных слов.

А может быть, и не нужно ничего говорить. Такой Сорьонен до жути напоминал его самого, потому что разговаривал, более ли менее адекватно проделывал простейшие жесты — протянуть колбу, кивнуть, выпить — но его, Мартина, не замечал. Вот это состояние, когда умудряешься быть один даже если кто-то искренне пытается помешать, Мартин знал превосходно.

Оказывается, со стороны это выглядело жутко. Понятно теперь, почему Ян так бесился. Мартин и сам немного не в своей тарелке себя чувствовал и уже совсем не радовался такому собутыльнику.

Некоторые, когда выпивают, становятся счастливее и болтливее. Мартин к этой категории не относился, Сорьонен, как выяснилось, тоже. Оба они с небольшими оговорками могли причислить себя к другому типу — тем, кто выпив, мрачнеет и замыкается. Таким, вообще-то, лучше пить в одиночестве. Но у них же поминки.