— Виртанену. Худо, — наконец, разродился студент и тут же виновато посмотрел на доктора, как будто и не хотел сообщать ему такое. Мартин снова почувствовал себя странно, но лишь на секунду. Сорьонена почти все любили, он что, раньше этого не знал?

Доктор молниеносно ухватил походный медицинский чемоданчик и выпихнул студента в коридор.

— Пригляди тут за всем, — приказал он Мартину и выбежал. Из коридора послышался спокойный, но чересчур громкий докторский голос: — Показывай, где!

Мартин рассеянно огляделся. За чем здесь приглядывать? Он может только с умным видом за столом посидеть, да в случае чего развлекать пациентов разговорами, пока они доктора дожидаются. Впрочем, тоже какая-то польза.

В коридоре давно все стихло, не считая ставшего почти привычным грохота восстановительных работ. На лестнице что-то колотили, во дворе, судя по звуку, опять обижали лошадей, а у него почему-то слишком громко стучало в висках. Мартин забрался обратно на подоконник и стал себя убеждать, что никакого дела до судьбы бывшего докторского ассистента ему нет. И, правда, никакого. К тому же, помощь уже в пути, лучшей не придумаешь.

На полу позабытый таз с тряпкой, на краешке его аккуратно сложены гуттаперчевые перчатки, а чуть дальше, где Мартин еще не успел прибрать — коробки, коробочки, ящички, какая-то железка, бумаги… взгляд упорно соскальзывал именно к этим бумагам, что-то в них было. Мартин сполз с насеста и наклонился, перелистывая подшивки медицинских газет, читать которые ему было бесполезно — максимум, что он мог понять — так это название. А под ними, словно оторвавшаяся от пачки, немного другого формата — "Полярный экспресс", местная, с материка газетенка, на желтой, шелушащейся от малейшего прикосновения бумаге. Мартин осторожно вытащил ее. Месячной давности, уже старая, нижний левый угол размок и поплыл, не прочитаешь. Но передовица почти уцелела, и взглянув на нее, Мартин неловко уселся на ящик, потому что в глазах потемнело, и это следовало переждать.

Потом вспомнилось, ну да, говорил Сорьонен, что будет война. Она и будет, с такими-то попытками конфедератов договориться. Мартин не знал худшего способа взывать о мире, чем приставив к горлу противника нож и чувствуя, как к собственному прижимается точно такой же.

— Снимут карантин, да? — поинтересовался он то ли у пустоты, то ли у вопившего без передышки де ля Росы. — И что дальше?

Мартин прождал до самого вечера, успев за это время чуть ли не наизусть выучить "Полярный экспресс" и даже закончить уборку. Пациенты, слава богу, не приходили, и вообще, постепенно все стихло. Когда стемнело, с моря задул ветер, он был ненормально теплым и вовсе не зимним. Мартин посомневался, но открыл окно, когда он это делал, с сырых деревянных рам отслоилась покраска, и только что вымытый подоконник покрылся длинными, сероватыми струпьями.

— Где тебя носит, Кари?

Мартин, впрочем, не беспокоился. Доктор, скорее всего, отправился сразу на вечерний обход, самое время было отлавливать тифозных бегунов, которым все в кроватях не лежалось.

А ему нужно было отправляться в свою резиденцию, на четвертый этаж башни. Глядишь, к тому времени Сорьонен закончит патрулировать, и они поужинают. Мартин уже часа два почти с благоговением прислушивался к тихим, но отчетливым воплям собственного желудка, требовавшего немедленно накормить. Чувство голода, он уже и забыл, что оно вообще бывает. Хотя, после такого-то фронта работ…

Лазарет — это был даже не фронт, а целая война, причем с несколькими противниками сразу. А самым опасным из них оказался докторский метод укладывания вещей в пирамиды, которые, не в пример египетским, обладали весьма сомнительной устойчивостью и рушились при неосторожном прикосновении. Хуже того, вокруг пирамид возводились целые комплексы из бумаг, которые очень хотелось выбросить — весь их вид только на это и указывал. Но выкидывать Мартин все-таки опасался, потому как пожеванные газеты, какие-то наполовину заполненные бланки с чернильными кляксами, гербарий и прочие столь же важные для науки штуковины могли оказаться в итоге действительно нужными. Еще не хватало потом объяснять Сорьонену, куда подевались его любимые вырезки за 1886 год.

Подумав об этом, Мартин улыбнулся против воли.

Кари Сорьонен мог сколько угодно быть врачом и ярым защитником гигиены, мыть руки хоть по двадцать раз к ряду, но пространство вокруг него неизбежно превращалось в свалку. А вот Мартин завалов не признавал, у него в комнате, когда та еще существовала, все было разложено по своим местам.

Раскладывать оказалось сложнее, чем разбирать. Мартин потратил изрядное время на то, чтобы воссоздать докторские пирамиды. В итоге усовершенствовал их конструкцию, и теперь ящики, стопки бумаг и прочее не валились оттого, что кто-то ходил мимо не на цыпочках.

Результат Мартину нравился. Лазарет, когда-то единственное место, где он чувствовал себя в безопасности, теперь стал и его местом тоже. Мысль поразила, где-то даже неприятно. Сначала докторский халат, попытка помочь с обходом, и вот он уже убирается в лазарете. Нет, сначала было не это.

Мартин вымыл руки. Их пощипывало, не привык к этим перчаткам. Потом спохватился и запер окно, в которое рвался пахнущий чем-то дурным ветер. Помыл руки еще раз, погасил лампу и вышел в коридор. Уже потом вспомнил, что его, может быть, будет поджидать там Ян.

Хотя это казалось глупым. Мартин огляделся. Освещение на этаже не горело, но и проникавшего в окна света рыжеватой, ветреной луны хватало, чтобы порадоваться за трудившихся весь день студентов. Может быть, и не развалится это здание. Или развалится, но еще через годик, не раньше. Отмытый, без кусков штукатурки на полу, коридор выглядел куда надежнее.

Никого в коридоре не было.

На четвертом этаже, где аудитории все еще служили палатами, кто-то ходил — перекрытия поскрипывали в такт шагам, — но криков слышно не было. Мартин отправился к лестницам, ему нужно было спуститься во двор, пересечь его и выйти к входу в башню со стороны океана, открыть калитку в железной ограде, затем подняться…

Виски.

Мартин решил, что после ужина обязательно выпьет виски. А может быть, даже предложит Сорьонену, хотя доктор, сколько Мартин его знал, к спиртному не притрагивался. Хотя, кто скажет точно, уж не он во всяком случае. То, что Кари не пьянствовал втихушку прямо в лазарете, еще ничего не значило.

Во дворе теплый ветер чувствовался сильнее, в сочетании с темнотой и лисьей луной, которая, казалось, просто так висела, и не думая светить, возникало ощущение южной ночи. Только на Юге ночи были холодными, и Мартин все время замерзал, когда эшелон, набитый беженцами, тащился через вечно разобранные рельсы.

Лучше виски. Давно он этого не вспоминал. А ведь не такое уж страшное, и даже не секрет. Может быть, рассказать Сорьонену за виски, это будет и не против правил почти.

Мартин решил так и сделать, если рассказ придется к разговору о войне. О чем еще говорить, как не о войне двум взрослым мужчинам, которые уважают друг друга.

Уважают.

Еще как.

Мартин вовремя спохватился. Лучший способ зациклиться на чем-нибудь нежелательном — начать это анализировать. Особенно, если имеешь дело с доктором, который вообще не поддавался анализу, хуже того, с ним все всегда оказывалось невероятно, до смеха просто и в то же время невероятно сложно. Сорьонен был интересен и… совершенно благонадежен.

И это в нем нравилось больше всего. И немножко не нравилось, потому что удивляло.

Мартин тряхнул головой. Вспомнил, что хочет есть, а еще хочет выпить, можно все-таки в одиночку, хочет немного поговорить, хочет в общих, ни к чему не обязывающих фразах рассказать немного о прошлом, о войне на Юге, о тыквенных семечках. Нет, об этом он не будет рассказывать даже под пытками.

Он пересек двор, где теперь, спасибо уборщикам и де ля Росе лично, можно было ходить даже с закрытыми глазами, рискуя запнуться разве что об стену здания. Но Мартин закрывать глаза не собирался, напротив, чувствуя себя едва ли не юнцом, на спор забравшимся ночью на деревенское кладбище, озирался, высматривая опасность. Никого не было. Академия обезлюдела, видимо, все разбрелись по комнатам, утомленные дневными трудами. Вот только в бывших кухнях горел свет.