— Конечно.

Интересно было, откуда он знал. Впрочем, в последнее время Ян будто бы подружился с Яской. Вот только что могло быть общего у Дворжака и двадцатичетырехлетнего фанатика, который неизвестно от чего больше сходил с ума — от торжества науки или личности своего наставника, Мартин понять не мог.

Хотел даже ненароком спросить у Кари, но доктор сделался неуловимым. Возможно, его можно было найти среди ночи, упавшим где-нибудь от усталости, но место это, по всей видимости, держалось в строжайшем секрете. Да и не пошел бы Мартин его искать.

— Кстати, Мартини, про доктора. Я вот уверен, что это именно он устроил это… как ты говорил, исход евреев, да?

Мартин фыркнул и попытался подавиться чаем. В итоге пришлось кашлять и терпеть ощутимые удары в спину, совсем того не желавшую. Он даже задался вопросом, что для него опаснее — агрессивный Ян или Ян, решивший помочь.

— Ян, — прокашлявшись, выдавил Мартин. — Тебя послушать, так Ка… Сорьонен — первый в академии интриган.

— А разве нет?

— Тогда приведи мне хоть один аргумент.

— Попробую, — Ян соскользнул с подоконника и встал у него за спиной, заглядывая в раскрытую, но так и не прочитанную книгу — учебник латыни. — Откуда, по-твоему, родители наших крысок узнали, что в академии неладно?

— Из писем, — отмахнулся Мартин.

— Писем?

Дворжак смеялся, и это ничего хорошего не предвещало. Мартин уже приготовился к тому, что сейчас окажется опрокинутым прямо на жесткий, до зубовного скрежета холодный пол и получит все причитающееся. Однако Ян не переставал удивлять. Уткнулся носом в его макушку, забавно засопел, а потом перебрался на стол, бесцеремонно потеснив латынь.

— Никакие письма не ходят уже с месяц, — заявил он. — Я проверял.

Мартин осмыслил новость, и почему-то сразу же в нее поверил. Значит, противостояние Сорьонена и Стивенсона проявлялось и так тоже. Пока доктор сражался за эвакуацию, старший в смене попросту обрезал сообщение с материком. Нетрудно было догадаться, как повел себя Кари, едва оказавшись на суше. И вовсе не шторм и не похороны его там задержали.

— Ага, — Ян искренне радовался. — Кажется, я уделал учителя.

— Хорошо, что сегодня — только в переносном смысле, — вздохнул Мартин. — Признаю.

А сам подумал, что если Сорьонен и устроил эту эвакуацию, то уже сто раз о ней пожалел. Интересно, каково Кари было думать, что он отправляет крыс прямо в океан, и до берега многие из них не доплывут. Очень захотелось спросить, и он добавил этот вопрос в перечень тех, которые готовил к тому моменту, когда доктора удастся застать на месте.

— Но я получу выигрыш, да?

Ян научился спрашивать. Ян перестал его бить, умышленно и случайно, и вообще, обращался так, словно Мартина сделали из тончайшего фарфора. Отмечая такие перемены, Мартин чувствовал, что ничем хорошим это не кончится. К списку тех, кто точно не доживет до лета, он то ли в шутку, то ли с отстраненной серьезностью, добавил и Яна.

— Как хочешь.

— Мартини со льдом, — рассмеялся Дворжак. — Может, стукнуть тебя по старой памяти? Или встряхнуть?

Трясти его не стали. Мартин порадовался уже и этому, но заинтересоваться процессом не смог. Впрочем, Яну хватало и его присутствия, и все было почти хорошо и почти правильно, за исключением того, что Мартин даже не пытался грызть подушку или давить стоны. Нечего было давить. Мысли бродили какие-то совсем невеселые, чудилась двухмачтовая бригантина, тонущая килем. Заросшая водорослями и ракушками корма поднялась в воздух, а бесполезный руль болтался в воздухе. Чем-то похоже на его жизнь, наверное.

— Слушай, Мартини, — сказал Ян, уже натягивая форму. Мартин даже не потрудился высунуть нос из-под одеяла. — А может, тоже счастья попытаем? Ведь не все крысы тонут?

— Те, которых можно забрасывать на северный полюс, конечно, могут доплыть.

Ян странно на него посмотрел и больше ничего не сказал. Когда он ушел, Мартин уже спал.

Здание и в самом деле собиралось умереть. Страшный, похожий на стон издыхающего дракона скрежет в первый раз услышали рано утром, незадолго до рассвета. Звук зародился где-то в подвалах, давно запертых и опечатанных, чтобы любопытные студенты не искали там приключений. Потом усилился по мере того, как расползался по этажам, исходя, казалось, отовсюду. Стены вздрагивали, как при землетрясении.

В медкабинете тоненько позвякивали пробирки, а им вторили корчившиеся в рамах оконные стекла. Подоконник немного сместился, и с него спорхнули несколько листов.

Потом снова стало тихо, но проснувшиеся — а их было большинство — замерли в ожидании продолжения. Оно последовало ближе к обеду.

Академию лихорадило, но панику скрывали. Все, кто мог давно уехали, поэтому у оставшихся выбор ограничивался двумя вариантами: спрыгнуть с отвесной скалы в непрерывно штормившее море или, стиснув зубы, терпеть и надеяться, что беды, одна за другой сыпавшиеся на академию, не бесконечны.

На занятия ходили все. Даже те, кто в прежние, допотопные времена, был на классической литературе редким гостем. И на латыни тоже. Мартин страшно уставал, и чаще всего похудевший и выцветший Ян заставал его уже крепко спящим и даже не будил.

Впрочем, пожаловаться, что ему приходится хуже всех, Мартин не мог. В отделении естественных наук, поговаривали, вымерла половина старой профессуры, и доходило до невероятной дерзости — у младших занятия вели семикурсники. Если и так, Яски это не касалось. Когда Мартин, придерживаясь за дверной косяк, возник на пороге медкабинета, Виртанен с хозяйским видом переставлял пробирки, и, заметив, покосился на него как-то странно.

— А, Яска, — поздоровался Мартин и, не дожидаясь приглашения на прием, вполз в царство медицины.

Хаос значительно усилился. Посреди кабинета образовался железный таз, в прошлом верой и правдой служивший поварам. На потолке наглым вызовом гигиене расползлось сырое пятно.

— Мистер Мартин, — Виртанен неубедительно, но приветливо улыбнулся.

Оба замолчали. Яска из-под сведенных в недоделанной гримасе бровей наблюдал за тем, как Мартин шарит взглядом по завалам, словно бы что-то выискивая. Пауза висела почти осязаемая, сырая и очень похожая на прорывающееся из подвалов зловоние. Наконец, сдавшись, Мартин устроился на краешке кушетки, еще хранившей следы того, что на ней кто-то ночевал прямо в одежде.

— Ты теперь здесь работаешь? — в голосе Мартина было одно только замученное дружелюбие, и Яска не сдержал беззлобной усмешки. Впрочем, ее тут же стерло с его лица. Как будто Виртанен подавился чем-то, и теперь оно мешало ему дышать.

— В основном — да, — сказал он. — Так что за медпомощью можно и ко мне, не бойтесь. Я уже почти дипломированный специалист.

— Ты же не совсем врач.

— Призвание со специализацией могут и не совпадать, — сощурился Яска. — Так как?

— Ну, если ты знаешь, какие пилюли мне выписали, не откажусь.

Яска насупился, но лишь на долю секунды, а потом снова засиял желанием услужить, какое бывает только у недавно приступивших к работе. За картой он не полез, потому что все прочитал, и не раз. Прыгнул сразу к ящику с лекарствами.

— А доктор, кстати, где? — обратился Мартин уже к Яскиной спине.

Позвоночник у того торчал даже сквозь халат, и Мартин отметил, что если Виртанену вздумается раздеться и встать рядом с плакатом, изображавшим человеческий скелет в полный рост, разница окажется минимальной. Заключаться она будет в том, что у остова на пособии череп лысый и белый, а у Яски — белый и лохматый.

— Где-то тут был, поищите.

Мартин чуть не испугался. Картина погребенного в завалах Сорьонена нарисовалась очень детальная. В последнее время впору было опасаться сумасшествия, потому что галлюцинации посещали с завидным постоянством. Было бы время да силы — Мартин обязательно зафиксировал свои ощущения в письменной форме, а потом, когда все закончится, добавил к первому, только задуманному роману. Пиши, о чем знаешь. Копилка впечатлений пополнялась с неприятной быстротой.