– Он всегда говорил, что сражаться – это все, что он умел. Так что, полагаю, служба в армии была для него самым лучшим вариантом после службы на флоте. А поскольку он всегда возил нас троих с собой, служба на суше была предпочтительнее службы на море.

– Питер… – Максимилиан сглотнул. – Возможно ли, что он помнил семью, в которой родился? Или что произошло, когда дед Найджел его забрал?

– Если и помнил, то он никогда мне об этом не говорил. Ты должен понять, мне не было еще и четырех, когда отец его привез. Я этого даже не помню. Для меня он всегда был просто… моим старшим братом. – Голос Виктора зазвучал сдавленно. – Как думаешь, почему я хранил его платок все эти годы? Потому что он был его.

– Когда дед Найджел его забрал, мне тоже едва исполнилось четыре, так что я вообще его не помню. – Это было настолько нечестно, что Максимилиан почувствовал себя так, словно его ударили в живот. В Мосбери-хаусе хранилось множество вещей Питера, однако у него с ними не было связано никаких воспоминаний. – Расскажи мне о моем брате. Каким он был?

На протяжении всей долгой поездки от порта до Мейфэйра Виктор рассказывал ему истории о Питере. Максимилиану было и радостно, и грустно узнавать подобным образом брата, которого ему уже никогда не суждено было узнать лично. Однако, по крайней мере, это позволяло ему отвлечься от домыслов, высказанных Виктором ранее.

Не говоря уже о мыслях о Лизетт.

Когда карета въехала в Мейфэйр, Виктор замолчал, рассматривая все открывшееся его взору великолепие.

– Значит, твой отец тоже сошел с ума, – произнес он внезапно прерывающимся голосом.

Максимилиан напрягся.

– Да, причем довольно эффектно.

– Меткое определение. Мою мать это просто убивало.

В горле Максимилиана стал ком.

– Мою тоже.

Теперь он понял, что нашел не просто родственника, но родственника, который понимал, через что ему пришлось пройти. Это значило очень многое. Возможно, даже то, что он нашел друга.

Разумеется, это зависело о того, что его вновь обретенный кузен думал о нем самом.

– Ранее ты назвал меня проклятым дураком. Но так и не объяснил почему.

Виктор взглянул на него.

– Я не слишком хорошо знаю мисс Бонно – лишь то, что мне рассказывал о ней Тристан, – но могу сказать, что ты ей глубоко небезразличен. Она защищала тебя изо всех сил, даже после того, что ты сказал. И она кажется женщиной, которая не бросит мужчину ни при каких обстоятельствах. Однако ты бросил ее там.

Сердце Максимилиана замерло. Он все еще был ей небезразличен. Она не подумала о нем самого худшего.

И все же…

– Я предложил ей выйти за меня. Она отказалась.

– Значит, ты не сделал этого так, как следовало.

Максимилиан протяжно выдохнул.

– На самом деле прошлой ночью я получил от нее согласие, однако этим утром она все отрицала.

– После того, что ты сказал в лазарете.

Максимилиан кивнул. Он уже успел сам себя за это возненавидеть.

– Она сказала мне, мол, мы оба знаем, что нам лучше расстаться. Это означает, что она думает, что нам лучше расстаться.

И, возможно, это действительно было так. Жениться на Лизетт означало подставить свое сердце под удар ножа, разрушить свои стены и отказаться от идеально упорядоченного существования ради женщины, которая всегда говорила то, что думала. Обедай они у короля, она, вероятно, сообщила бы его величеству, что тому надо сбросить вес.

Поняв, что эта мысль заставила его улыбнуться, Максимилиан покачал головой. Оставалось лишь признать, что он готов был бы лишиться правой руки ради возможности увидеть ее разговор с королем Георгом. Он стоял бы там с бокалом шампанского, подбадривая Лизетт и наслаждаясь каждой минутой происходящего. А затем увез бы ее домой и занимался с ней любовью до рассвета.

Его мысли наполнили образы. Лизетт, лежащая на кровати в своей украшенной рюшем спальне… Лизетт, снимающая ночную рубашку… Лизетт, утешающая его прошлой ночью, когда он потерял голову от горя.

Несмотря ни на что, его пульс ускорился. Брак с Лизетт означал еще и страсть, свет и любовь. Означал конец его одиноких ночей и безрадостных дней. Означал, что у него могут быть дети.

Впервые с момента встречи с Лизетт он задумался о том, чтобы завести с ней детей. Детей, которые изгонят семейное проклятие, вырастут здоровыми, сильными и красивыми… как их мать. Которые вновь оживят безмолвную детскую, будут собирать цветы в огромных садах Мосбери-хауса, станут пускать крохотные кораблики на пруду и…

– Дьявол, она была не права, – произнес Максимилиан отрывисто. – Расстаться нам будет не лучше. Ни ей, ни мне.

Виктор пристально на него посмотрел.

– А ей ты об этом сказал?

Мысли Максимилиана вернулись к их разговору, к тому, как он стоял, защищая свое сердце и свою честь. Как ушел сразу после того, как Лизетт сказала своему брату, что ей не в чем его упрекнуть.

Трус.

– Нет, – сказал он, ощущая сожаление, которое было подобно удару в грудь.

– А-а-а. – Виктор поднял бровь. – Ты любишь ее?

– Да, – произнес Максимилиан, сам изумляясь тому, что ответил не задумываясь.

Он знал это всем своим естеством – так же, как знал, что брак с Лизетт будет чудесным.

– А об этом ты ей сказал?

Максимилиан застонал. Похоже, он расстался с ней самым худшим образом.

– Нет.

Виктор фыркнул.

– Что ж, вот в этом и заключается твоя ошибка, кузен. Мне мало что известно о женщинах, но я знаю, что сказать женщине, что ты ее любишь – разумеется, если она тоже тебя любит, – это единственный способ завоевать ее. Потому что если она поверит, что ты ее любишь, то последует за тобой на край света. – Он покачал головой. – Вот настолько женщины иррациональны.

– Не Лизетт. Она совершенно рациональна.

Хотя, когда они впервые встретились, ее обуревала безумная идея стать агентессой у Дома. И вырядиться «обычным человеком» ему тоже предложила она. А затем – бросилась к нему в постель, потому что не могла вынести мысли, что он проведет свою жизнь в «холодном, лишенном любви браке».

Похоже, рациональностью в случае Лизетт даже не пахло. Во всяком случае, в том, что касалось его. Потому, возможно, у Максимилиана с ней все еще был шанс.

Если бы не одна вещь.

– Я назвал ее мать шлюхой. – Он ощутил во рту привкус желчи. – По-настоящему причинил ей боль. А она этого не заслуживала.

– Если она тебя любит, то найдет способ тебя простить. Если ты дашь понять, что тебе действительно жаль. – Выражение лица Виктора стало задумчивым. – Нет, этого недостаточно. Мой отец напоминал моей матери о ее низком происхождении каждый раз, когда они ссорились, а затем извинялся. Меня это всегда приводило в ярость. – Он долго смотрел на Максимилиана. – Ты должен извиниться и никогда больше так не делать.

– Поверь, свою ошибку я повторять не намерен.

Они подъезжали к напоминавшему скорее дворец лондонскому особняку Максимилиана, однако Виктор, бросив на него лишь мимолетный взгляд, вновь обернулся к кузену.

– И, говоря о людях, называющих чужих матерей шлюхами, я хочу извиниться и за свои слова. Я не хотел оскорбить память твоей матери.

– Извинения приняты, – ответил Максимилиан коротко.

– Однако я сделал это не просто из собственной жестокости. Я правда думал, что связь между твоей матерью и моим отцом могла бы объяснить очень многое. – Увидев сердитый взгляд Максимилиана, он быстро добавил: – Но, очевидно, я заблуждался.

– Очевидно, – ответил Максимилиан, когда карета остановилась.

Тем не менее еще долго после того, как он представил Виктора слугам как своего кузена, поместил его и поприветствовал доктора, слова кузена продолжали звучать в его голове.

Сама подобная мысль была Максимилиану ненавистна, однако это действительно объясняло очень многое. Объясняло странные предсмертные слова отца. Объясняло, откуда у отца, никогда не ходившего к шлюхам, мог взяться сифилис.