Войдя в нее, Лизетт застонала. В комнате были лишь кровать, комод с зеркалом да расшатанный стул.

Макс подошел к девушке, чтобы взять ее манто.

– Мы ляжем вместе. Нам обоим этой ночью нужно хорошо выспаться. Кто знает, что мы найдем, добравшись до Лондона?

– Но…

– Обещаю быть джентльменом, – перебил он ее. – Поверь, я слишком устал, чтобы быть кем-либо еще.

Лизетт посмотрела на него с сомнением, понимая, впрочем, что он прав насчет сна.

– Ладно. – Она постаралась придать своему голосу беспечность. – Только держись сегодня подальше от здешней выпивки, ладно?

– О, во имя Господа, – ответил он раздраженно. – Я напился в трактире всего один раз в жизни, а ты просто оказалась рядом. Полагаю, теперь ты мне будешь поминать это до конца моих дней.

– Прошу прощения, но что насчет того случая, когда ты прокрался в зал трактира в Дьепе, когда тебе было шестнадцать? – поддразнила она его. – Тогда ты разве не напился?

Макс покраснел.

– Я прокрался вниз по той лестнице не за этим. Я вышел в сад, чтобы встретиться там со служанкой, которая флиртовала со мной за ужином. Отправился в загул, вот и все.

Представив юного, полного жизни Макса, украдкой целующегося в саду трактира, Лизетт почувствовала, что ее сердце сжалось, ведь вскоре после этого эту жизнь у него отняли ответственность, долг и личная трагедия.

– В конце концов, разве не в этом заключается работа второго сына? В том, чтобы быть пройдохой? – попытался отшутиться он.

– Что ж, ты больше не второй сын, так что держи этой ночью свои руки при себе.

– Если нет – ты всегда сможешь заколоть меня своей иглой для вышивки, – ответил он сухо. – Ты, похоже, мастерски освоила эту технику.

Лизетт сумела улыбнуться.

– Не думаю, что это понадобится.

В комнате повисла неуютная тишина. Пробормотав что-то насчет ужина, Макс вышел.

Оставшаяся часть вечера была такой же трудной, как Лизетт и ожидала. Делить с Максом комнату теперь, разделив с ним постель, было чем-то совсем иным. Беседа за ужином была натянутой, а подготовка ко сну – очень неуклюжей, поскольку Макс был вынужден помочь ей развязать корсет.

Его расстегивавшие платье Лизетт руки, развязывавшие ее корсет пальцы казались такими близкими… Как и ощущение его дыхания на ее шее. Он не сделал ни одного неподобающего движения, однако это было не важно. Каждое его действие заставляло девушку желать его.

В одних рубашке и подштанниках Макс забрался в постель и повернулся к ней спиной. Лизетт сидела на кровати, не спеша расчесывая волосы, дожидаясь, когда ритм его дыхания станет ровным. К счастью, это произошло довольно быстро.

Лишь тогда она выскользнула из своих платья, корсета и нижних юбок, оставшись в сорочке и панталонах. Лизетт не собиралась искушать судьбу, переодеваясь в ночную рубашку.

Девушка осторожно забралась под одеяло, чтобы не разбудить его, однако Макс даже не пошевелился.

Это должно было бы позволить ей расслабиться, однако Лизетт еще долго лежала без сна, размышляя обо всем том, что он ей рассказал, и задаваясь вопросом, не ошиблась ли она в своем неприятии взглядов Макса на их совместную жизнь. Во имя всего святого, он предложил ей выйти за него замуж. Разве не глупо отвергать его?

Когда девушка наконец уснула, ей приснился Макс. Крепкий и сильный, он толкал карету Видока вверх по холму. Вот только в этом сне на Максе не было ничего, кроме шляпы. Лизетт сказала ему, чтобы он был осторожнее – в конце концов, он был голым, – однако Макс лишь приветственно поднял шляпу и продолжил толкать карету.

Внезапно карета начала соскальзывать назад, и Макс стал съезжать по склону, не в силах ее удержать. Лизетт попыталась закричать, но у нее ничего не вышло. Она ринулась к нему по холму и бежала, бежала, бежала…

Вздрогнув, девушка проснулась и почувствовала, что вцепилась во что-то теплое под собой. Все еще в полусне, она попыталась сориентироваться и обнаружила, что опять использовала Макса в качестве кровати.

Затем она ощутила, что к ее животу прижимается что-то твердое, и это твердое становилось тверже с каждым мгновением. Лизетт встретилась глазами с Максом. Его глаза блестели в сером рассветном сумраке.

– Если ты хочешь, чтобы я сдержал свое обещание быть джентльменом, дорогая, то, полагаю, тебе следует вернуться на свою половину кровати, – протянул он.

Девушка долго просто смотрела на него – на его взъерошенные волосы, покрытый щетиной подбородок, плотно сжатые челюсти. С каждым днем черты этого лица становились ей все более дорогими. Лизетт поцеловала его.

Макс напрягся, словно его это шокировало, а затем перекатился так, чтобы она оказалась под ним. Взяв ее за плечи, он опустил голову так, чтобы их губы оказались в нескольких дюймах друг от друга.

– Скажи, что ты этого хочешь, – пророкотал он.

Жар в его глазах заставил Лизетт сглотнуть, однако она уже решила, что делать.

Возможно, причиной было то, что она еще не отошла от своего сна. Или ощущение его тела, такого теплого и настоящего. Или то, что он лежал совершенно неподвижно все то время, пока она лежала на нем. А возможно, то, что это мог быть их последний шанс остаться вот так вот наедине.

Какова бы ни была причина, ей хотелось еще раз ощутить вкус его губ, касаться его, быть с ним. Быть с ним по-настоящему.

Она запустила руки ему под рубашку.

– Я хочу этого. Я хочу…

Слово «тебя» утонуло в его страстном поцелуе.

Пути назад уже не было. Он жадно целовал ее, а она, прижав его к себе, старалась почувствовать Макса каждым дюймом своего тела и все никак не могла им насытиться.

И он, похоже, чувствовал то же самое. Солнце уже встало, а он все прижимался губами к ее соскам прямо сквозь сорочку, под которой ласкал ее долгими, сильными движениями своих умелых пальцев, распаляя желание девушки еще сильнее.

– Макс, – прошептала она. – Макс, прошу… прошу… Ты нужен мне сейчас.

– Хорошо, – ответил он хрипло, опускаясь между ее ног. – Потому что я сам больше не могу ждать.

В следующее мгновение Макс уже вошел в нее прямо через прорезь ее панталон. Он вошел в нее полностью, и Лизетт чуть не выскочила из своего тела.

– Лизетт, – с трудом произнес он. – О боже, Лизетт.

А затем он начал двигаться. В этот раз все было совсем по-другому – ни боли, ни неудобства. Лишь Макс, становившийся с ней единым целым и делавший ее своей.

Безрассудный блеск, который Лизетт видела в его глазах, пока он входил в нее сильными страстными движениями, говорил ей, что в моменты их близости Макс не был герцогом. Он был ее диким любовником.

– Так… должно быть всегда, – сказал он отрывисто, ускоряясь. – Ты… в моей постели… в моих объятиях… всегда.

И в тот момент Лизетт полностью отдалась этой мечте. Он был громом, молнией и дождем, а она – землей и цветами, которые испивали эту бурю. Он был единственным мужчиной, которого она желала, единственным, которого когда-либо будет желать, и сама была для него единственной.

Девушка чувствовала, что вот-вот изольется, и предвкушение этого полностью охватило ее, вознося все выше… и выше… и выше… пока Макс, сделав одно последнее движение, отрывисто не вскрикнул, вызвав тем самым ее собственное сладостное извержение.

И в тот момент, когда он, прижимая Лизетт к себе, наполнил ее своим семенем, она поняла, что проиграла битву за то, чтобы защитить свое сердце. Она любила его. О господи, как же она любила его!

Через некоторое время дыхание Макса замедлилось. Опустив голову, он поцеловал ее в щеку и ткнулся носом ей в шею, а затем соскользнул с нее, улегшись рядом с Лизетт на спину, глядя в потолок.

Понимая, что совершает самую глупую вещь в своей жизни, она прижалась к нему.

– Из тебя получается такая чудесная кровать.

Он рассмеялся.

– Не стесняйся использовать меня в таком качестве каждый раз, когда тебе этого захочется. – Крепко обняв ее рукой, он стал гладить девушку по волосам. – Знаешь, мы можем просыпаться вот так вот каждое утро.