Там, внизу, пришло в движение скопище людей позади линии вагенов и штурмшильдов, стремительной волной пустилось вперед, и в первой линии, вперемешку с привычной пехотой, виделись рослые, плечистые верзилы с тугими сумками через плечо. Их прикрывали щитами идущие рядом; закрыть их целиком, тем паче на бегу, было невозможно, и они высились над соратниками, как башни.
Но солнце больше тревожили эти тучи вокруг — тучи росли и вздувались, и темнели, сливались друг с другом, заволакивая небо все плотнее… Этих туч не должно было быть сегодня, уж это солнце знало наверняка. Сегодня должен был случиться один из последних солнечных дней этой осени, уж кому это знать, как не солнцу? Но тучи откуда-то явились и уходить не собирались, а лишь толстели и множились, и наползали.
Там, внизу, снова забухали ручницы, но теперь с другой стороны — в наступающую пехоту, и все еще гудели стрелы, посылаемые навесом, и кто-то, наверное, упал, а кому-то посчастливилось. Тучи все ползли и ползли, и солнце начало злиться. Сегодня всё шло не так — сначала этот туман, теперь эти тучи, и в их глубине уже явно собирались грузные капли: ниже — водяные, чуть выше — застывшие крохотными льдинками, и льдинки сталкивались, крошились, искрились. Крупные падали вниз, к брюху тучи, и таяли там, оставаясь в темном нутре, тяжелея, копясь…
Внизу закричали людские голоса — не болезненно и не злобно, как прежде, а яростно и упоенно, и до почти запертого тучами солнца донеслось нескладное, но громогласное «Wir können!», и повторилось — уже стройнее и еще громче, что-то ответили таким же исступленным криком с другой стороны, но слышно было плохо — тучи почти обратились сплошным ковром, и увесистые капли и ледяная пыль глушили звуки, и солнце вздрогнуло, когда внизу один за другим зазвучали взрывы. Это не было похоже на пушечные залпы, и солнце, уже отчаявшись побороть наползавшие тучи, вывернулось, чтобы бросить последний взгляд на землю и увидеть, что вытворяют смертные на холодном осеннем поле.
Там, внизу, творилось странное: вырвавшиеся далеко вперед, из общего строя, плечистые верзилы выхватывали что-то из своих сумок, на долю мгновения замирали и, широко размахнувшись, швыряли это в ряды своих противников, до которых еще оставалось с три дюжины шагов. Проходило еще мгновение — и в скоплении людей вдруг там и тут звучал гром, и вспыхивали красно-желтые солнца, одно за другим, и бегущие великаны взмахивали руками снова, и снова взрывалось ало-золотым в самой гуще человеческих тел…
Сейчас солнцу было не до того, но оно могло бы вспомнить, что и это прежде видело тоже. Эти же люди и еще другие, множество людей — выстроившись в ряд, смотрят во все глаза на того, кто проходит мимо, придирчиво оглядывая каждого. Все они — рослые, крепкие, как корабельные сосны, и солнце могло бы вспомнить, как свозили их из разных уголков того, что простые смертные зовут Империей, как отбирали их из тех, кто являлся сам, чтобы стать солдатом новой армии; их было множество, этих будущих солдат — младшие сыновья крестьян, горожане, разных возрастов и достатка, умений и статей. Новая армия, которую создавал принц Империи простых смертных, сулила им пищу, одежду, крышу над головой и дело, за которое стоило попотеть, чтобы получить твердую плату.
Солнце могло бы вспомнить, как великаны стояли в ряд, а перед ними прохаживался человек с хмурым лицом, а потом за их спинами звучал взрыв — и кто-то из них вскрикивал, кто-то бросался наземь, закрыв руками голову, кто-то отскакивал прочь… Человек с хмурым лицом дожидался, пока все утихнет, а потом указывал пальцем: «Ты, ты, ты и ты — свободны», и растерянные рослые парни, озираясь, уходили, а хмурый человек снова и снова прохаживался вдоль ряда оставшихся, дотошно всматриваясь в лица, а потом командовал: «Все! Бегом вон до той бочки и обратно, четыре раза. Кто первый — сегодня же получит недельное жалованье. Пошли!», и великаны бежали, спеша и задевая друг друга на поворотах, и кто-то выставил локоть, когда один из собратьев-верзил стал обходить его на последних шагах, и с силой толкнул, и тот запнулся, едва не упав… Хмурый человек снова прохаживался взад-вперед, оглядывая тяжело дышащих людей, а потом кивал: «Ты — вон отсюда», и тот, оторопело потирая локоть, медленно уходил прочь, что-то раздраженно шепча себе под нос, и хмурый человек командовал снова: «Еще раз. Бегом!».
А потом оставшиеся — меньше десятка — собирались подле него кружком и, притихнув, слушали. Кто-то кивал в ответ на вопрос сразу, кто-то задумывался, кто-то переспрашивал. Готовы ли стать заменой доппельзольднерам — с тем же риском и оплатой вполовину выше? Да… Да… «Но я никогда даже не держал цвайхандера в руках», — возражал кто-то, и хмурый человек хмуро улыбался: «И не придется».
И так повторялось и повторялось, и порой оставшихся для беседы бывало трое или двое, а потом солнце могло бы припомнить широкое поле (снова поле…), и шеренга великанов, каждый с камнем размером с полтора кулака, и рядом с каждым горка камней, и другой хмурый человек командует: «Los![203]», и великаны широко размахиваются и швыряют камни — кто дальше, кто ближе, но каждый далеко, очень далеко, и хмурый человек одобрительно поджимает губы и кивает, и командует снова, снова, снова, и все повторяется завтра и послезавтра, и спустя неделю и еще одну… А потом то же поле и те же великаны, но теперь они бегут и лишь потом мечут камень, и снова, снова, и завтра, и спустя неделю, и три, а потом они же, но с сумками на плечах — тщательно подогнанными, не бьющими по бедру, снова бегут и швыряют, бегут и швыряют…
А потом вместо камней были металлические шары, и снова бег, взмах, мгновенная задержка, бросок — и взрывы, и хмурый человек хмурится и окрикивает: «Шрёдер! Ты и в бою будешь так же жмуриться?! Смотреть во все глаза! Головы в плечи не вжимать, если вам эти головы дороги!», и все начинается сначала…
Солнце могло бы вспомнить и то, что видело задолго до того сквозь распахнутое окно — за окном в комнате были люди, и тот, в синем тапперте, сидел за столом, постукивая пальцами по гладким доскам, и слушал одного из сидящих напротив. «Во влажном виде он просто горит, взрывается только в сухом, но взрывается от удара или очень сильного сотрясения, то есть, перевозить — или влажным, или нежнее, чем дорогое вино». «А как же в бой?» — спрашивал человек в синем. «Наши парни исхитряются, — пожимал плечами сидящий у самого края стола воин с кривым сизым шрамом поперек лица. — Несколько раз ходили с такими кугелями[204] на вервольфов, неплохое подспорье. Используем редко лишь потому, что больно шумно, а шуметь можно не всегда, да и драться приходится все больше либо в лесу, либо в городе, там особо со взрывами играться не с руки… Но точно вам говорю, ничего неисполнимого в этом нет; главное — не лупить по сумке с ними кулаком». «Посему конструировать с ним разрывные ядра не получится, — не дожидаясь вопросов, говорил кто-то. — Рванет прямо в стволе». «А что там изобретатель? — спрашивал человек в синем. — У него, сколь я помню, были идеи насчет совершенствования вещества или изготовления из него иного вещества, более удобного и более мощного?». Собеседник вздыхал и кривил губы, и снова вздыхал. «Досовершенствовался изобретатель. Насколько близок он был к своей цели, мы не знаем, а теперь уже и не узнаем. Снесло всю лабораторию вместе с записями, теперь наши люди работают сами, на основе его старых расчетов».
«Использовать вместо пороха для самого выстрела не выйдет?», — спрашивал человек в синем тапперте, и собеседник качал головой: «Стволы не выдержат, Ваше Высочество. Помните, как разнесло трибуны в Праге? Вот так же будет и со стволами. Пока не случится прорыва в усовершенствовании пушек — не стоит и пытаться. Подобрать нужную порцию вещества, само собою, можно, но какой смысл, коли по мощи выйдет, как тот же порох?». Человек в синем кивал, тоже тяжело вздыхая, и еще один собеседник неловко разводил руками: «Мы работаем над сплавами, но пока идет не слишком хорошо. То, что мы сделали сейчас, усовершенствовав купленное у Ордена — я вас уверяю, это уже лучшие пушки в Европе, стоит что-то изменить — и потеряем либо в мощи, либо в дальности, и уж наверняка в точности. Дальше надо думать, долго думать, пробовать, испытывать… К Австрии не успеем, даже если в ближайшее время будут какие-то успехи, а они покамест не сильно вдохновляют. Это дело многих денег и не одного года времени». «Людей подготовить куда быстрее, — наставительно вклинивался человек со шрамом и усмехался, и шрам тянул верхнюю губу в сторону, делая усмешку похожей на оскал. — Человек может всё, Ваше Высочество, помните? Даже то, чего не могут пушки». Человек в синем молчал, раздумывая, потом решительно вздыхал и оглядывал сидящих напротив. «Отберите людей. До последнего не говорить, зачем. Подготовку вести вдалеке от прочих, тайно, будущим кугельверферам[205] дать четкие указания: о происходящем — не распространяться». «Будем гонять на пушечном стрельбище», — кивал один из собеседников, и солнце смотрело в окно, равнодушно освещая озабоченные лица.
