1952 Вода Я до тепла был в молодости падок! Еще б о печке не мечтать, когда По желобку меж стынущих лопаток Струится холодющая вода! От той смертельной, муторной щекотки Спирает дух, как на полке́ в парной, Особенно когда еще обмотки Пропитаны водою ледяной. Шинель моя намокла, как мочало. Умерь попробуй звонкий лязг зубной! Вода стонала, хлюпала, пищала В зазоре меж подошвой и ступней. Она была обильною и злою, Текла с дерев на лоб, на щеки, в рот. Ее с лица я отирал полою, Как возле топки отирают пот. В разливы рек я брел и брел по шею, Я воду клял и клял на все лады. Я не запомнил ничего страшнее Холодной этой мартовской воды. 1953 «Когда-то в юности надменной…» Когда-то в юности надменной Пытался я, решив рискнуть, Враз над вселенной Объятья слабые сомкнуть. И надорвался я, чудила, От сверхъестественных потуг: Маня, как призрак, уходила Моя вселенная из рук. И загрустил я, оробело и вяло голову клоня… …А жизнь сверкала и звенела И танцевала вкруг меня. 1968 Давид Самойлов 1920–1990 Сороковые Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные. Гудят накатанные рельсы. Просторно. Холодно. Высоко. И погорельцы, погорельцы Кочуют с запада к востоку… А это я на полустанке, В своей замурзанной ушанке, Где звездочка не уставная, А вырезанная из банки. Да, это я на белом свете, Худой, веселый и задорный. И у меня табак в кисете, И у меня мундштук наборный. И я с девчонкой балагурю, И больше нужного хромаю. И пайку надвое ломаю, И все на свете понимаю. Как это было! Как совпало — Война, беда, мечта и юность! И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!.. Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые!.. Война гуляет по России, А мы такие молодые! «Тогда я был наивен…» Тогда я был наивен, Не ведал, в чем есть толк. Купите за пять гривен, А если надо – в долг. Тогда я был возвышен, Как всадник на коне. Не знал, что десять пишем И держим два в уме. Тогда я был не этим — Я был совсем другим. Не знал, зачем мы светим И почему горим. Тогда я был прекрасен, Бездельник молодой. Тогда не падал наземь Перед любой бедой. Александр Межиров
1923–2009 «Как я молод – и страх мне неведом…» Как я молод – и страх мне неведом, Как я зол – и сам черт мне не брат, Пораженьям своим и победам В одинаковой степени рад. В драке бью без промашки под ребра, Хохочу окровавленным ртом, Все недобро во мне, все недобро. …Я опомнюсь, опомнюсь потом. Евгений Евтушенко 1932–2017 «В пальто незимнем, в кепке рыжей…» В пальто незимнем, в кепке рыжей выходит парень из ворот. Сосульку, пахнущую крышей, он в зубы зябкие берет. Он перешагивает лужи, он улыбается заре. Кого он любит? С кем он дружит? Чего он хочет на земле? Его умело отводили от наболевших «почему». Усердно критики твердили о бесконфликтности ему. Он был заверен кем-то веско в предельной гладкости пути, но череда несоответствий могла к безверью привести. Он устоял. Он глаз не прятал. Он не забудет ничего. Заклятый враг его – неправда, и ей не скрыться от него. Втираясь к людям, как родная, она украдкой гнет свое, большую правду подменяя игрой постыдною в нее. Клеймит людей судом суровым. Вздувает, глядя на листок, перенасыщенный сиропом свой газированный восторг. Но все уловки и улыбки, ее искательность и прыть для парня этого – улики, чтобы лицо ее открыть. В большое пенное кипенье выходит парень из ворот. Он в кепке, мокрой от капели, по громким улицам идет. И рядом – с болью и весельем о том же думают, грустят и тем же льдом хрустят весенним, того же самого хотят. |
