1832 Петр Вяземский 1792–1878 «Жизнь наша в старости – изношенный халат…» Жизнь наша в старости – изношенный халат: И совестно носить его, и жаль оставить; Мы с ним давно сжились, давно как с братом брат; Нельзя нас починить и заново исправить. Как мы состарились, состарился и он; В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже, Чернилами он весь расписан, окроплен, Но эти пятна нам узоров всех дороже; В них отпрыски пера, которому во дни Мы светлой радости иль облачной печали Свои все помыслы, все таинства свои, Всю исповедь, всю быль свою передавали. На жизни также есть минувшего следы: Записаны на ней и жалобы, и пени, И на нее легла тень скорби и беды, Но прелесть грустная таится в этой тени. В ней есть предания, в ней отзыв, нам родной, Сердечной памятью еще живет в утрате, И утро свежее, и полдня блеск и зной Припоминаем мы и при дневном закате. Еще люблю подчас жизнь старую свою С ее ущербами и грустным поворотом, И, как боец свой плащ, простреленный в бою, Я холю свой халат с любовью и почетом. Между 1874 и 1877 «“Такой-то умер”. Что ж? Он жил да был и умер…» Что выехал в Ростов. Дмитриев «Такой-то умер». Что ж? Он жил да был и умер. Да, умер! Вот и всё. Всем жребий нам таков. Из книги бытия один был вырван нумер. И в книгу внесено, что «выехал в Ростов». Мы все попутчики в Ростов. Один поране, Другой так попоздней, но всем ночлег один: Есть подорожная у каждого в кармане, И похороны всем – последствие крестин. А после? Вот вопрос. Как знать, зачем пришли мы? Зачем уходим мы? На всем лежит покров, И думают себе земные пилигримы: А что-то скажет нам загадочный Ростов? 1876 Федор Тютчев 1803–1873 Последняя любовь О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней! Полнеба обхватила тень, Лишь там, на западе, бродит сиянье, — Помедли, помедли, вечерний день, Продлись, продлись, очарованье. Пускай скудеет в жилах кровь, Но в сердце не скудеет нежность… О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность. Алексей Кольцов 1809–1842 Песня старика
Оседлаю коня, Коня быстрого, Я помчусь, полечу Легче сокола. Чрез поля, за моря, В дальню сторону — Догоню, ворочу Мою молодость! Приберусь и явлюсь Прежним молодцем, И приглянусь опять Красным девицам! Но, увы, нет дорог К невозвратному! Никогда не взойдет Солнце с запада! Яков Полонский 1819–1898 Поздняя молодость Лета идут – идут и бременят — Суровой старости в усах мелькает иней, — Жизнь многолюдная, как многогрешный ад, Не откликается – становится пустыней — Глаза из-под бровей завистливо глядят, Улыбка на лице морщины выгоняет. Куда подчас нехороша Улыбка старости, которая страдает! А между тем безумная душа Еще кипит, еще желает. Уже боясь чарующей мечты, Невольно, может быть, она припоминает, При виде каждой красоты, Когда-то свежие и милые черты Своих богинь, давно уже отцветших, — И мнит из радостей прошедших Неслыханные радости создать, Отдаться новым искушеньям — Последним насладиться наслажденьем, Последнее отдать. Но страсть, лишенная живительной награды, Как жалкий и смешной порыв, Сменяется слезой отчаянной досады, Иль гаснет, тщетные желанья изнурив. Так музыкант, каким бы в нем огнем Ни пламенели памятные звуки, С разбитой скрипкой, взятой в руки, Стоит с понуренным челом. В душе любовь – и слезы – и перуны — И музыки бушующий поток — В руках – обломки, – порванные струны Или надломленный смычок. Старик Старик, он шел кряхтя, с трудом одолевая Ступеньки лестницы крутой, А чудо-девушка, наверх за ним взбегая, Казалось, веяла весной. Пронесся легкий шум шагов, и ветер складок, И длинный локона извив… О, как тогда себе он показался гадок, Тяжел, ненужен и ворчлив. Вздохнув, поник старик, годами удрученный; Она ж исчезла вдруг за дверью растворенной, Как призрак, смеющий любить, Как призрак красоты, судьбой приговоренной Безжалостно любимой быть. Постой, красавица! Жизнь и тебя научит Кряхтеть и ныть, чтоб кто-нибудь Мог перегнать тебя, когда тебя измучит Крутой подъем – житейский путь!.. |
