— Милена Юлия, мы одним глазком посмотрим представление и отправимся на ярмарку, — забубнила она на ухо, утаскивая не сильно сопротивляющуюся произволу меня. — Актеры так чудесно поют. Вам нужно обязательно послушать. А какие душещипательные разговоры про любовь… аж за сердце берет и плачется весь день потом. А ночью ну никак не уснуть… Не хватает чего-то… А на ярмарку мы успеем. Вам ведь камелус не нужен. Так только поглазеть на животину.

От полноты чувств, девушка всхлипнула, ускоряя шаг. Озадаченная сильными эмоциями простой служанки, я уже с интересом ждала представления. Тем более увидеть животных всегда успеется. А тут театр…

Вспомнила, когда последний раз ходила на премьеру, случившуюся еще во времена учебы в университете, и уже с интересом разглядывала открывающуюся передо мной площадь «Трех Фонтанов».

Людской поток вновь разделился на две ветки и плавно огибал каменные чаши из голубого гранита, в которых бились, рассеивая бриллиантовую пыль сотен радуг, десятки водяных струй. И тут не обошлось без магии. По задумке архитектора с широких краев «чаш» тонкие, сияющие в лучах солнца водяные нити били в середину, образуя водяные фигурки прекрасных обнаженных девушек высотой в два человеческих роста. Магия водяного артефакта заставляла фигурки двигаться, меняя позы чувственного танца, взмахивая водянисто- прозрачными руками и изгибая хрустальные тела. Завораживающее зрелище. Я бы так и глазела, если бы мой персональный буксир не заставил двигаться дальше, на звуки зазывалы.

Глава 25

Выкрики горластого рекламщика, что терзали уши еще на подходе, усиленные магией, разлетались по площади и сбивали с ног высотой децибел. Но болящая голова прошла, едва я за головами рослых граждан заметила необычный круговой занавес бордовых тонов на сооруженных наспех театральных подмостках. Круглую арену, пространство вокруг которой постепенно заполнялось зрителями, закрывала плотная ткань, за которой готовились актеры. Голубоватое сияние намекало, что не обошлось без магии, с помощью которой управлялся занавес. Мирна заработала локтями, пробивая себе путь к местам с лучшим обзором, о чем сообщила, раздраженно хмыкнув, на мое возмущение. Вокруг нас сдержано гудели, словно пчелы в улье, празднично одетые горожане, пересказывая новости, и покорно уступали дорогу грубоватой девице. В толпе шныряла местная шпана, промышлявшая поясными кошельками. Я стиснула свой мешок в кулаке, протискиваясь следом за светлым чепчиком Мирны, мелькавшим впереди. Как только голос зазывалы стих, местные «театралы» затихли и уставились в ожидании начала на колыхающиеся кулисы. Голубой свет мягко вспыхнул, и занавес истаял, явив сцену, на которой магия иллюзии создала декорации темной спаленки старинного замка, освещенной единственным узким стрельчатым окном. Грубоватая каменная отделка стен, прикрытая коврами и гобеленами. Бронзовый кованый напольный поставец на пять свечей. Массивная кровать из темного дерева с тяжелым пологом, соседствовала с низким столиком, с небольшим зеркалом, заставленным девичьими безделушками и рукодельем, скрашивающими унылые вечера хозяйки. Навевая грусть, лилась негромкая музыка, нежные и легкие переборы струн на лютне, которой вторила арфа. Выглядывающая что-то снаружи, стройная женская фигурка, одетая в темное платье без изысков, замерла у окна. Лицо скрывала маска и распущенные золотистые волосы, плащом укрывавшие спину. В нетерпении девушка оттолкнула резной ставень и распахнула скрипнувшую узкую створку окна. Я с изумлением услышала бряцание оружия, гортанные крики, смех. Перед самыми окнами раскинулось ристалище. В небольшом проеме можно было заметить парочку поединщиков, что отчаянно старались достать друг друга клинками. Надо сказать, не очень-то умело, даже на мой непрофессиональный взгляд.

Рядом выдохнула Мирна, впившись взглядом в сцену, она не обращала внимания на окружающих, боясь пропустить хотя бы звук.

М-да, оригинальное начало. Ни названия, ни кратенько о чем в пьесе пойдет речь.

Между тем, девица охнула и подалась вперед, желая получше рассмотреть дерущуюся парочку.

— Опять рискует жизнью, принимая вызов. Он видно делает нарочно. Ведь знает, больно мне и страшно его лихое безрассудство. Как это ранит сердце, — горестно причитала девица, разглядывая панораму ристалища за окном. — Бессердечный… безжалостный… О, матушка, как ты права была, слезами заклиная сторонится любви…

Вопль, донесшийся из иллюзорного окна, собравшейся вокруг поединка толпы возвестил о победе и окончании поединка. Девушка, что-то разглядев, побледнела, отшатнулась и схватилась рукой за грудь.

— Он ранен, кажется… — прошелестели шепотом, усиленным магией бескровные губы, — они сюда его несут. Но где же лекарь? Пусть залечит рану!

Сделав пару неловких шагов, блондинка тяжело рухнула на краешек кровати. Ладони закрыли лицо. Вся фигура поникла и мелко вздрагивала от душивших рыданий.

По стоящей вокруг толпе прокатились вздохи сочувствия и тихий ропот.

— Бедняжка, — прошептала стоящая рядом Мирна, сочувствуя актрисе, — вот ведь угораздило влюбиться в дурака.

— Ты уже видела эту постановку?

— Нет. Но разве так не понятно?

Порыдав еще какое-то время, девица решительно поднялась, смахнула слезы и вздернула подбородок. Толпа затихла, ожидая продолжения.

— Но нет. Я слезы лить не стану по тебе, Орой, прекраснейший! Пусть и достоин ты, — девушка подошла к зеркалу, убрала упавшие волосы и стянула пышную золотистую гриву шелковой лентой. — Недаром твое имя означает «жестокий». Со мною ты жесток, ведь я тебе открылась. Доверила ту тайну, что слово матушке дала сберечь.

Она вернулась к окну и со звоном захлопнула створ, даже не глянув на галдящих внизу людей. Осторожно, едва касаясь, провела пальцами по тонкому кремовому шелку маски.

— Меня теперь ты сторонишься. А раньше речи вел лишь о любви и чувствах. Остыл, едва узнал, как безобразно лицо мое. Теперь свои улыбки и признанья другой ты даришь?!

Последние слова вылетели с рыком. Девица метнулась к зеркалу, схватила стоящий на столике среди флакончиков с косметикой и статуэток писанный портрет в серебряной рамке и замахнулась выбросить.

По рядам пробежал возмущенный шепот, девушки дружно поддержали бедняжку и осуждали вероломного возлюбленного, охладевшего, как только раскрылась тайна.

— О, Лима, твои слова мне сердце разбивают, — проворковал появившийся в иллюзорных дверях виновник трагедии.

Брюнет осуждающе качал головой, опираясь плечом на косяк, и с улыбкой разглядывал смутившуюся его внезапным появлением девушку. Невысокий, изящный, с узким лицом и плечами, он прятал тонкие кисти, вызывающе сложив руки на груди. Заляпанная кровью белая рубашка совсем не портила вид и не скрывала грудь. Бедра, обтянутые темной тканью брюк, казались слишком округлыми для мужчины.

— Это девушка?! — не сдержавшись, громко воскликнула я.

На меня тут же зашикали со всех сторон местные театралы.

— Конечно девушка, — недовольно фыркнула Милна, раздосадованная, что приходится отрываться от представления и объяснять очевидные вещи. — Все роли в театре табукки играют девушки. Так было угодно Триединому.

На сцене в это время, молодой дуэлянт уже держал за руки свою ненаглядную, признаваясь ей в любви в стихах.

— И лишь когда Путь Млечный прервет свой бег средь звезд, а океан уйдет, вернув назад пустыню, моя любовь к тебе умрет, прекрасная. Ведь Лима — это «прекрасная». В тебе не вижу я изъянов, любимая моя.

Вокруг послышались всхлипы и шмыганье носами. Женщины не выдержали накала эмоций, и как ранее дружно осуждали героя, теперь прониклись симпатией. Мужчины бросали недовольные взгляды на слишком сентиментальных барышень, грозивших устроить потоп из слез.

Орой недвусмысленно наклонился к подружке, приобняв за плечи, желая сорвать поцелуй, но девушка резко отпрянула и замотала головой:

— Орой, моя болезнь… она лишь наступает, отбирая краски жизни у лица. Со мной, что с жабой целоваться. И мерзко и противно, — она вывернулась из объятий и отступила на пару шагов, выставив вперед руку в протестующем жесте. — Я в монастырь уйду. Молится стану за тебя Единому, любимый. Так будет лучше всем.