Когда Прия расставляет тарелки, я пытаюсь поймать ее взгляд, но она не обращает на меня внимания и не улыбается своей тайной, заметной только мне улыбкой.

Мать внезапно насмешливо фыркает. В этом звуке столько презрения, что все мы невольно поворачиваем к ней головы, даже Фрэнсис. Она молча передает свой планшет отцу, и тот просматривает сообщение на экране. Затем усмехается и возвращает девайс.

— Я полагаю, ответ будет отрицательным?

— Конечно, ответ будет отрицательным!

Ее холодные голубые глаза обращены на меня и Фрэнсиса.

— Нам предложили билеты в цирк, — говорит она. — Ложа для особо важных персон. Премьерный показ сегодня вечером.

Я оглядываюсь на Прию. Она стоит в углу, склонив голову. Я не хочу, чтобы она снова сердилась на меня, но и не могу упустить такую возможность.

— Думаю, я бы охотно сходил туда, — осторожно говорю я. Возникает смутное ощущение, что матери не понравились мои слова.

Она смотрит на меня и неодобрительно хмурится.

— Ты на самом деле хочешь полюбоваться на этот биомусор? Понаблюдать за тем, как деградирует эта жалкая кучка Отбросов? — Она насмешливо вскидывает бровь. Есть у нее такая привычка. — Почему именно туда, Бенедикт?

Мне тотчас становится неуютно под ее взглядом.

— В нашей школе все туда идут, — уклончиво отвечаю я, понимая, сколь неубедительно звучит мой ответ, и спешно добавляю: — Думаю, от этого была бы несомненная польза. Неплохо хотя бы раз увидеть, что там происходит. Своего врага нужно знать в лицо, только и всего.

— Хм. Так ты говоришь, что в школе все пойдут? Фрэнсис, что ты скажешь по этому поводу?

Мой брат пожимает плечами.

— Думаю, там будет весело. Особенно если там что-то произойдет, ну, вы понимаете, что я имею в виду. — Его глаза сверкают недобрым блеском. — Я бы с удовольствием посмотрел на это!

Отец резко ставит чашку на стол, расплескивая кофе.

— Даже не думай! — его голос звучит непривычно жестко и решительно.

— Я бы воздержалась от категоричных высказываний, Питер, — заявляет мать. — Не забывай, что на мне лежит руководство партией. Появление на таком важном событии укрепит мой авторитет, что может стать решающим фактором нашей победы.

— Нет! Я не желаю, чтобы ты подвергала риску жизнь мальчиков ради своей репутации!

— Ты говоришь так, будто я иду на это исключительно ради собственного тщеславия. Нет, ради тебя и ради них. Я тружусь на благо всей нашей семьи. Я делаю это для всех нас!

— Ты делаешь это для себя. После того, что случилось, мы договорились, что защитим их, несмотря ни на что.

После того, что случилось. Они всегда повторяют это, когда имеют в виду то происшествие. Как будто мы не в курсе.

Все еще так свежо в моей памяти.

Чья-то рука в толпе… она хватает меня, оттаскивая от родителей. Нож у моего горла. Выстрелы.

— Прошло два года, сейчас все по-другому. Отбросы теперь находятся под жестким контролем.

— Это злит их еще больше, разве ты не понимаешь? А значит, делает очередную попытку вполне вероятной.

— Мы возьмем дополнительную охрану, да и полиция будет рядом. Подумай сам, что они могут сделать?

— Что угодно! Они способны на многое. Зачем подвергать мальчиков опасности?

Ее тон оставался дипломатичным.

— Мы не можем вечно содержать их в тепличных условиях, пойми это, Питер.

— Мы не содержим их в тепличных условиях, мы защищаем их, насколько это возможно. Привести их в гущу толпы диких озлобленных Отбросов — просто глупо. Глупо и опасно. И это не просто Отбросы; это цирк Отбросов. Самых отъявленных негодяев, каких только можно себе представить!

Но мать будто не слышала его.

— Там будут камеры наблюдения и тысячи людей. Потом все напишут об этом в Интернете, — она представила себе результаты посещения цирка, и в уголках ее рта заиграла еле заметная улыбка.

— Мы никуда не пойдем. Я категорически против.

Они склонились вперед, прожигая друг друга взглядом. Мать, как всегда, являет собой истинный символ власти: накрахмаленная белая блузка, дорогой синий жакет, безупречная короткая стрижка на рыжих волосах.

Отцу до нее далеко. Модная рубашка узковата, галстук повязан чуть криво, волосы на макушке заметно поредели.

Я задерживаю дыхание.

Прошло всего несколько секунд, и отец отворачивается.

— Делай, что хочешь. Делай все, что тебе угодно, — в его голосе одновременно слышится раздражение, покорность и признание своего поражения. — Ты все равно поступила бы по-своему!

Легкая победная усмешка возвращается на лицо моей матери.

— Ну, тогда решено. Готовьте свои праздничные наряды, мальчики, — ее голос так и струится сарказмом. — Мы идем в цирк!

Вой утренней сирены вырывает меня из сна. Должно быть, я уснула не более часа назад, и теперь моя голова еще тяжелее, чем обычно. Возле меня на месте Греты осталась теплая ямка. Вероятно, она уже встала и вместе с остальной малышней помчалась в места общего пользования. Бог знает откуда в них берется энергия для игр и забав. Амины тоже нигде не видно — она отправилась в лазарет проведать своего пациента.

Я встаю в длинную очередь, протянувшуюся в столовую, беру свою порцию и вдруг замечаю впереди знакомую копну темных, кудрявых волос. Амина. Она уже здесь, в углу, в конце одного из огромных деревянных столов, которые заполняют все помещение.

Почти все места за столами уже заняты, но есть два свободных места напротив Амины. Она заняла их для нас с Гретой.

Я присаживаюсь на скамью и смотрю на поднос. Две таблетки витаминов, которые, как утверждают, содержат все необходимые нам питательные вещества, серая овсянка и стакан молока. Я не помню, когда в последний раз у нас было молоко. Амина криво улыбается.

— Не слишком радуйся молоку. Понюхай, прежде чем решишь попробовать.

Я склонилась над пластиковым стаканчиком. К горлу тотчас подкатила тошнота — молоко совершенно прокисло.

Амина смеется.

— Похоже, сегодня мы все будем страдать от жажды.

— Это не смешно. — Я хмуро смотрю на нее. Амина поднимает брови и оглядывается. Охранник проходит мимо стола, грозно оглядывая всех в столовой. Как только он отдаляется, Амина наклоняется вперед.

— Лучше смеяться, чем плакать. Помни, не позволяй им сломать тебя, — шепчет она.

К нам с подносом в руках осторожно направляется Грета. Сегодня она успела в последнюю минуту получить свою порцию. По сигналу ставни на раздаче закрываются. Тот, кто опоздал, уже не получит свою порцию «соблазнительного» угощения на завтрак.

— Как ты думаешь, сегодня у меня получится? — спрашивает она меня. Я точно знаю, что она имеет в виду. Мы работаем над четверным сальто, и Грета изо всех сил пытается выполнить его правильно, но пока ей не удается сохранять равновесие после приземления.

— Обязательно, — отвечаю я. — Ты уже почти все делаешь правильно.

Мы проглатываем наши таблетки и отправляемся прямо на арену, чтобы начать репетицию. Амина возвращается в лазарет.

— Самое главное — научиться держать в напряжении мышцы живота, — говорю я Грете, поддерживая ее за тоненькую талию, когда мы тренируемся на гимнастических матах. — Ты выбираешь неподвижную точку, сосредотачиваешь на ней свое внимание, собираешься с духом, делаешь сальто и приземляешься. Держи живот втянутым и не отрывай взгляда от точки. Вот как-то так.

Мы повторяем сальто снова и снова. Шесть раз она неустойчиво встает на ноги. На седьмой раз у нее получается идеальное четверное сальто.

— Вот и все! — говорю я ей. — Ты сделала это. Теперь попробуй на канате.

Она испуганно таращит глаза.

— Нет, Хоши, я не могу.

— Сможешь. Ты сможешь это сделать, Грета. Я перетащу туда маты, — наши взгляды сталкиваются. — У нас мало времени, — говорю я ей как можно мягче.

Я не хочу, чтобы Грета знала, какая отчаянная складывается ситуация, но и защищать ее больше не могу. В любой день Сильвио может вытолкнуть малышку на арену. Это чудо, что этого еще не случилось. На выступлении не будет никаких гимнастических матов, чтобы смягчить падение, будет лишь высоко натянутый трос и… прыжок в пустоту, и то, если ей повезет.