Я пытаюсь взять себя руки, сдержать рыдания, но слезы берут верх. Бен пытается обнять меня, но я отталкиваю его руки.

— Как я могу бросить здесь Грету? Как я могу бросить тебя? Как?..

— Ты должна, — говорит Амина. — Тсс! — шепчет она, обнимая меня. — Не плачь.

Она укачивает меня, словно младенца, пока я не успокаиваюсь. После чего снова дает мне обещание.

— Я буду оберегать Грету. И сделаю все для того, чтобы следующей вызволить ее отсюда. Даю тебе слово.

Я заставляю себя кивнуть.

— Ладно, — с неохотой соглашаюсь я. — Если ты считаешь, что по-другому нельзя…

— Вот и молодчина. Как только представление начнется, за тобой придут. Я пока не знаю, кто. Жди, сиди тихо и не высовывай носа.

Она вручает мне пластиковый пакет.

— Тут овсяное печенье и вода. Это все, что я смогла раздобыть, но даже это больше сегодняшнего ужина артистов. Обязательно поешь. Неизвестно, когда в следующий раз у тебя будет такая возможность.

Она снова обнимает меня, целует в макушку и выходит из комнаты. Мы с Беном вновь остаемся одни.

Ради меня он бросил родных, свой привычный мир, и теперь я должна оставить Амину, Грету и ту единственную жизнь, которую я знала. Это безумие, но выбора у меня действительно нет.

Когда Амина уходит, мы остаемся в комнате одни. Жуем сухое овсяное печение и пытаемся осознать масштабы происходящего.

Эти четыре стены, эта девушка рядом для меня более реальны, чем семья, чем то место, которое я привык называть домом.

При мысли о матери, о том, что она сделала, у меня начинает болеть голова. С другой стороны, это существенно облегчает мне выбор — бросить старую жизнь ради девушки, с которой я только что познакомился.

Мы встречаемся с ней взглядом, и у меня перехватывает дыхание. В ее глазах столько боли. Необходимость оставить здесь Амину и Грету разрывает ее сердце на части. Но там есть и что-то другое — блеск, который, я уверен, есть и у меня.

Это реально. То, что мы обрели, реально и, несмотря на всю боль, волнует и будоражит.

Она встает, и мы движемся вместе, словно в хорошо отрепетированном танце. Неким загадочным образом наши движения синхронизированы. У нее такая мягкая кожа, моим пальцам ее темные волосы кажутся шелком, ее дыхание подобно свежему дуновению ветерка.

Мы снова будто под действием чар. Кажется, будто ничто не способно их разрушить, ничто не способно разъединить нас. Увы, в следующий миг от волшебства не остается и следа. За дверью слышно какое-то движение, в коридоре раздаются чьи-то торопливые шаги.

Мы отпрыгиваем в разные стороны, и она шепчет:

— Быстро в ящик!

Я запрыгиваю в него. Хошико в последний момент с грохотом захлопывает крышку. Я снова лежу, скорчившись, в кромешной тьме.

Дверь открывается, и я слышу приглушенные голоса. Напрягаю слух, пытаясь разобрать, что там говорят, но улавливаю всего несколько слов: «Сильвио… Бенедикт Бейнс… допрос». Затем я слышу ее истошный крик, дверь захлопывается и воцаряется тишина.

Два охранника, которые вошли так вежливо, явились вовсе не для разговора. Они вообще почти ничего не сказали. Несмотря на мое сопротивление, они вытащили меня в коридор и вывели наружу.

Они тащат меня дальше, мимо всех строений, мимо клеток с животными, мимо других аттракционов. Лишь оказавшись возле лестницы, я понимаю, куда они меня ведут. Мы — возле трейлера Сильвио. Да это же священное место. Я не помню, чтобы мне позволяли находиться здесь. Я не могу подавить в себе чувство любопытства. Мне предстоит увидеть его тайное логово.

Толчком в спину меня заставляют подняться вверх по лестнице и, запихнув в дверной проем, оставляют меня одну.

Мне кажется, что здесь роскошная обстановка, ведь по сравнению с тем, к чему мы привыкли, роскошью может показаться все что угодно. Здесь есть пара диванов, обтянутых темным бархатом, телевизор с большим экраном, стол, стулья, довольно скромная кухня и две двери, которые ведут, по-видимому, в спальню и туалет.

Большую часть одной стены занимает огромная стеклянная витрина. Внутри — десятки золотых призов и наград, которые получал цирк на протяжении многих лет. «Лучшая развлекательная площадка», премия «Народный выбор» и тому подобное.

Интересно, как ему удается сохранить их все, учитывая, что за своим безукоризненным фасадом он — Отброс, как и все остальные. Правда, не простой Отброс, если слухи верны.

Одна из стен увешана фотографиями. На каждой из них Сильвио с гордостью позирует рядом с какой-нибудь знаменитостью из числа Чистых. Звезды поп-музыки, кинозвезды, политики — практически все известные личности. Большинство из них я не знаю, ведь мы не получаем широкого доступа к новостям, СМИ или музыке. Но некоторые лица мне знакомы, их я замечала во время выступлений, наблюдая за ложей для особо важных персон.

Во время визитов знаменитостей Сильвио отчаянно суетится, чуть не ползает вокруг них, подобострастно бросаясь к их ногам — для нас такая великая честь, что вы здесь, я всегда восхищался вашей работой и творчеством. Меня всегда тошнило от такого поведения.

На всех фотографиях он запечатлен в полном наряде инспектора манежа. Это его жилище, но нигде нет никаких признаков быта реального человека, существующего под этой щегольской маской: никаких характерных черт, никаких маленьких безделушек или украшений. Что же я ожидала увидеть, фотографии его семьи? Вряд ли, учитывая его историю.

На лестнице снаружи раздаются шаги, щелкает дверной замок. Это он.

Сабатини несколько секунд сверлит меня тяжелым взглядом.

— Предлагаю тебе не разыгрывать невинность, а честно сказать мне, где он прячется.

— Извини, Сильвио, но я не понимаю, о чем ты. Кто этот он?

Он показывает плакат с лицом Бена.

— Юный Бенедикт Бейнс. Симпатичный молодой человек, не правда ли? А какой герой! Ведь это он спас тебя на днях.

— Он — Чистый. Я ненавижу Чистых. С какой стати мне его прятать?

— Так, значит, он где-то спрятан?

— Понятия не имею. Мне показалось, это ты сам так сказал.

— Я спрашиваю тебя еще раз… Где он?

На миг воцарятся молчание. Я смотрю на него и медленно повторяю:

— Я не знаю.

Сильвио несколько секунд смотрит на меня. У него холодный, стальной взгляд, но затем, во второй раз в жизни, я вижу, как самообладание изменяет ему. Маска невозмутимости слетает с его лица. В последнее время она соскальзывает все чаще и чаще. Он ударяет ладонью по столу.

— Где он?

— Я не знаю.

— Из-за него моя шея в петле. Мне задают самые разные вопросы. Почему я не знаю, что происходит в моем собственном цирке? Почему у нас недостаточные меры безопасности? Почему мои Отбросы вышли из-под контроля? Да и Бейнс, мать этого мальчишки, дышит мне в затылок: «Где, черт возьми, мой сын? Почему ты его еще не нашел? И почему, почему, почему, почему эта чертова канатоходка все еще жива?!»

Его трясет. Он понижает голос и шипит сквозь зубы:

— Я не собираюсь из-за тебя терять мое положение. Потому спрашиваю тебя еще раз: где он?

Я смотрю на него. Разве он не понимает, что он ничего не значит для Вивьен Бейнс? Что он ничего не значит для них всех?

— Сильвио, ты такой же, как я, разве ты этого не понимаешь? Ты никто для нее и для всех остальных. Ты просто еще один грязный Отброс, такой же, как и все мы.

— Нет! Я не похож на тебя! Абсолютно! Я — Чистый! Я всегда был Чистым, мне просто нужно, чтобы они это увидели!

Он на самом деле сумасшедший.

Я пробую другой подход, более мягкий. Может быть, мне удастся урезонить его, заставить его понять, кем он стал.

— Твоя мать бросила все, чтобы быть с твоим отцом. Как ты думаешь, она хотела бы увидеть тебя таким, каким ты стал?

Я понимаю, что допустила ошибку. Его глаза вспыхивают яростью, лицо бледнеет. Он хватает меня за горло. Он собирается задушить меня.