Я не могу сделать это. Не могу взять на себя ответственность за Иезекиля. Я не могу обрекать его на такую жизнь, будь он хоть трижды талантлив. Обучить его, чтобы потом смотреть, как он, рискуя жизнью, каждый вечер ходит по канату. Я не могу видеть, как он обращается в сломленное измученное существо.

Такое, как я.

Я оглядываюсь на директоров: они продолжают наблюдать за нами. Беру ручку, ставлю рядом с номером 12 жирный красный крест и, размахивая в воздухе списком, иду к ним.

Они смотрят на меня поверх большого стола, как будто я таракан и спешу к ним, быстро перебирая лапками.

— Они все не подходят, — объявляю я. — Ни один из них, — со шлепком кладу лист на стол и разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Стой! — командует Бейнс. — Быстро вернись назад!

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Мы злобно смотрим друг на друга.

— Тот последний мальчишка. Не говори мне, что он не подходит, мы все видели, как он прошел по бревну.

— Он слишком сильно шатался. Ему не хватает гибкости. Его не натаскать, — отвечаю я ей.

— Неправда, в нем чувствуется потенциал, — это подал голос Труляля.

— Да, мы все это заметили, — поддакивает Дураля.

— А я говорю, что он не годится.

Они все в упор смотрят на меня. Бейнс подается вперед.

— Сколько отборов ты уже отсортировала?

— Кучу, — с вызовом отвечаю я ей. — И вижу, что он негоден.

— Подойди сюда! — Ее красный крючковатый ноготь скорее напоминает коготь, и он велит мне подойти ближе. — Нет-нет, еще ближе.

Останавливаюсь у самого стола. Моего роста едва хватает, чтобы заглянуть через его край, и я вынуждена откинуть голову назад, чтобы видеть ее в своем огромном кресле. Она это сделала нарочно, чтобы я почувствовала себя еще меньше. С горящими глазами она поднимается со стула. Кажется, будто каждая клеточка ее тела сочится ненавистью.

— Я знаю твой номер, — шипит она. — Ты маленькая нахалка и слишком много на себя берешь.

Она оборачивается к остальным.

— Мальчишка нам подходит. Все согласны?

Оба с мерзкой усмешкой смотрят на меня и кивают.

Вивьен Бейнс наклоняется ближе. Я чувствую на своем лице ее дыхание.

— Мне не нравится, что ты себе позволяешь, девчонка. Совсем не нравится. Ты еще обо мне услышишь.

Она оборачивается к мужчинам.

— Вся эта суета из-за горстки грязных Отбросов. Может, их лучше сразу в газовую камеру? Сэкономили бы и время, и деньги.

Те нервно смеются. Подозреваю, что они ее боятся. Она машет мне рукой.

— Давай, уходи отсюда!

Я оборачиваюсь. Дети, удивленно вытаращив глаза, ждут, что будет дальше. Сжав волю в кулак, я стараюсь идти медленно, четким шагом. Остановившись у двери, я оборачиваюсь на нее. Бейнс по-прежнему смотрит мне вслед. Я улыбаюсь ей своей самой слащавой улыбкой и, шагнув за порог, с силой захлопываю за собой дверь. Грохот эхом разносится по пустому двору.

Я не могу смотреть на это, и бросаю беглый взгляд на двери, через которые я вошел. Они все еще открыты.

Может быть, я смогу выбраться отсюда, пока не стало слишком поздно.

Внезапно арену заливает яркий свет. Теперь мне ни за что не уйти отсюда незамеченным.

Я не хочу смотреть, но и не могу оторвать глаз от происходящего и, как зачарованный, в ужасе наблюдаю за первым мальчиком, который медленно поднимается по ступенькам. Много лет назад, во время военных действий, жерло пушки заполняли огромными металлическими ядрами и стреляли ими, разбивая врага в мелкие клочья. Теперь место железного ядра занимает мальчик моего возраста.

У него нет костюма, лишь тонкое тряпье, которое все артисты носят в свободное от выступлений время. На арене так тихо, что слышны шлепки его босых ног по металлической лестнице.

Атмосфера сейчас сильно отличается от той, что царит во время выступления. Никаких блестящих костюмов, барабанной дроби или яростного крещендо. Этот цирк обнажен до костей, как и те несчастные мальчики на сцене.

Я прижимаю руки к лицу и сквозь пальцы наблюдаю за происходящим.

Как только мальчик достигает верхней ступеньки, он наклоняется и достает что-то из большого мешка на помосте. Затем щелкает фиксаторами ремня. На спине у него рюкзак. Он смотрит на товарищей внизу с выражением нескрываемого ужаса. Я чувствую, что меня вот-вот вырвет.

Он забирается в зияющее жерло пушки, свернувшись в комок, и теперь виден лишь рюкзак на его спине. Места в пушке очень мало, даже для такого худенького создания, как он. Вот почему все мальчики одинакового телосложения — Чистые, должно быть, отобрали самых тощих из них.

Еще один мальчик шагнул вперед. Я вижу, как он смотрит вверх и бормочет слова молитвы, прежде чем быстро потянуть на себя черный рычаг у основания пушки.

В воздух взлетают искры, и в следующую секунду раздается громкий взрыв. Мальчик вылетает из жерла пушки, все еще крепко сжавшись в комок. Он переворачивается в воздухе, делает сальто и приземляется на тонкие маты. Он быстро сбрасывает лямки, погружая дымящийся рюкзак в огромный резервуар с водой на краю арены. Затем встает и убегает прочь, похоже, целый и невредимый. Сильвио медленно хлопает в ладоши. Я испытываю искреннее облегчение от того, что юноша все еще на ногах: возможно, в конце концов все будет не так уж плохо.

Следующие четыре мальчика повторяют действия первого. Все они легко пролетают над ареной. Однако с шестым участником происходит что-то неладное.

Он выглядит более нервным, чем все остальные, и ему труднее других удается забраться в темное жерло пушки, потому что его левая рука перевязана.

— Ну, давай попроворнее, мальчик! — нетерпеливо рявкает на него Сильвио. — Если ты не можешь засунуть руку, мы запросто отломаем ее!

Мальчонка, наконец, забирается в пушку, и сжимается в комок. Лицо его искажается от боли.

При нажатии на рычаг пушка неожиданно не срабатывает. Нет ни искр, ни грохота выстрела, ни полета живого ядра.

Техник, нахмурившись, приближается к помосту. Он поднимается по лестнице, бросает взгляд на окаменевшего от ужаса мальчика. Он что-то говорит ему, мальчик вылезает и встает на помост. Он вдруг поворачивается к той части арены, где прячусь я, и смотрит в мою сторону огромными пустыми глазами. Неужели он меня видит? Похоже, что да.

— Что происходит? — требовательно спрашивает Сабатини.

— Точно не знаю, — отвечает техник. — Возможно, недостаточно пороха.

— Ну, так чего же ты ждешь? Добавь еще немного, придурок.

Техник медленно зачерпывает порох из бочонка.

— Ну, давай! — рычит инспектор манежа. — Быстрее!

Техник сомневается.

— На самом деле мы не должны менять количество пороха, — говорит он. — Пожарная безопасность и все такое.

— О, бога ради!

Сильвио поднимает большой бочонок с пола, ставит его себе на плечо и высыпает его содержимое в рюкзак на спине мальчика. Он не опускает бочонок до тех пор, пока лишний порох не начинает ручейком высыпаться наружу.

Мальчик медленно забирается в пушку, а другой снова опускает рычаг. Ноль реакции.

Сильвио Сабатини снова идет вперед. Он внимательно разглядывает пушку, а затем берет с пола бутылку.

— Что это? — спрашивает он.

— Жидкость для розжига, — нервно отвечает техник. — Вам это не нужно. В сочетании с порохом получится опасная смесь. Эти настенные покрытия легко воспламеняются.

Не обращая внимания на его слова, Сабатини открывает бутылку и выливает жидкость на рюкзак, привязанный к спине мальчика. Становится настолько тихо, что слышно лишь журчание жидкости.

Мальчик молчит, но я вижу его дрожь, когда он забирается в жерло пушки в третий раз.

На этот раз искра вспыхивает мгновенно. Мальчик вылетает из пушки ревущим огненным шаром. Выстрел получился намного сильнее, и он пролетает маты, с грохотом врезаясь в стену напротив.

Оранжевые панели быстро загораются, пламя облизывает их, поднимаясь все выше и выше, но охранник успевает залить их белой пеной из огнетушителя.