Лицо матери искажается в нескрываемом возмущении. Она ничего не отвечает, впрочем, как и мы все, просто поднимает одну бровь и впивается в него взглядом.

В воздухе повисла пугающая тишина.

Наконец, ее нарушает голос расфуфыренного инспектора манежа.

— Что ж, — смеется он, пытаясь изо всех сил придать смеху фальшивую сердечность. Я смотрю на лицо Сабатини, в его темных маленьких глазках зарождается паника. Похоже, до него дошло, что эту женщину крайне трудно впечатлить. — Оставлю вас наслаждаться представлением. Надеюсь, вам понравится.

Он торопливо удаляется.

Голос матери холоден как лед:

— Полагаю, мы должны занять наши места.

Разместившись в огромном разукрашенном кресле, я чувствую себя немного неловко. Между тем внизу зрители вереницей тянутся по проходу, быстро заполняя места. Однако я пытаюсь избавиться от этого ощущения. Сегодня вечером я не хочу ничего испортить.

Оркестр берет первый аккорд, свет гаснет.

Представление начинается.

В гримерках не протолкнуться: все торопливо готовятся к выступлению. Сегодня вечером собралась оживленная толпа. Аплодисменты и ободряющие возгласы постоянно разносятся по проходам. Все обмениваются тревожными взглядами. Номер со львами всегда считается самым опасным. Это лотерея, явная и незамысловатая: лишь удача определит судьбу Эммануила и Кейт.

Все пребывают в нервном возбуждении, которое сопровождает выступление: артистам предстоит убедиться в собственной уязвимости, задуматься о кратковременности своего существования, поэтому здесь царит тишина. Кроме того, кажется неуважительным беспечно болтать, когда знаешь, что в любую секунду чья-то жизнь может оборваться.

Всегда кажется нереальным всеобщее преображение. Сначала вы видите группу худеньких и плохо одетых детей, а через пятнадцать минут это уже веселые клоуны: красные носы, кудрявые парики, сияющие улыбки. Три подростка среднего роста расхаживают на ходулях высотой десять футов, пригибаясь под притолокой, когда выходят на манеж.

Но сильнее всего меняются именно девочки. Мы все одинаково серые, когда располагаемся в гримерках: голодные, бледные, измученные. Удивительно, как же им все-таки удается изменить нас. Легкий мазок помады, немного теней для век, чуточку румян, сценический костюм с блестками и — опля! — из гримерки выходит звезда цирка.

Здесь хранятся лишь некоторые из моих костюмов. Большая часть находится над ареной. Там есть огромная комната, скрытая от чужих взглядов, набитая реквизитом и костюмами. Так я могу быстро переодеваться во время выступления. Сегодня вечером я буду в черном «кошачьем» купальнике, опробую новый номер программы. Полагаю, это будет рискованно, но я не волнуюсь, чувствую себя вполне уверенно. Я должна сделать все, чтобы Сильвио остался доволен. Хотя мне всякий раз удается собирать хорошую аудиторию, очень сложно изменять номер по ходу действия, если выступаешь в одиночку.

Когда я хожу по канату, то скучаю по Амине. До несчастного случая, мы так хорошо выступали в паре: я всегда чувствовала себя в безопасности, зная, что в любой момент она подстрахует меня.

Слава Богу, Сильвио больше не вспоминал о том, что Грете придется выступать. Я не хочу, чтобы она была здесь, это слишком опасно, хоть исполнять номер одной очень тяжело. Теперь, чтобы добавить нашему шоу драматизма и динамики, Сильвио выпускает на арену акробатов. Но это не сравнить с нашими усилиями, когда мы вдвоем летим по воздуху навстречу друг к другу, и в нужный момент хватаемся за руки, добиваясь синхронных движений и идеального равновесия. Вот почему опасность, которой я подвергаю себя в последнее время, становится все более и более серьезной. Зрителей уже невозможно удовлетворить одним лишь артистизмом, независимо от того, насколько мы хороши. Им нужно пощекотать нервы, они хотят видеть страх на наших лицах, они хотят видеть, как мы умираем.

Свет неожиданно гаснет, и все вокруг погружается в темноту. Настолько темно, что я не могу разглядеть даже собственную вытянутую руку. Все начинают перешептываться друг с другом: что происходит? Это что, так и задумано? Неужели это часть шоу?

Внезапно арену наполняет громкая музыка, торжественный и строгий звук фанфар. Судя по всему, здесь находится целый оркестр.

Снова зажигается свет, на этот раз ярче прежнего. Я щурюсь, и когда мои глаза привыкают к новому освещению, я замечаю львов. Их шкуры блестят. Два огромных льва и пятеро львиц с голодным рычанием ходят кругами по манежу. Толстая стеклянная перегородка защищает нас, но мне все равно страшновато. Как хорошо, что мы сидим выше всех остальных.

Зал замер; в воздухе повисло всеобщее ожидание. Это захватывает дух: быть рядом с дикими хищниками, которые мгновенно могут разорвать нас на клочки. Приятно думать, что мы в безопасности, надежно защищенные от любых угроз бронированным стеклом. В конце концов, что произойдет с цирком, если будет ранен или, хуже того, погибнет кто-то из Чистых?

Львы расхаживают по манежу целую вечность, прежде чем начинается цирковой номер. Семеро хищников рычат на зрителей и друг на друга, широко разевая пасти, угрожающе обнажая огромные клыки. Два льва-самца затевают драку. Вцепившись друг другу в загривки, они пускают в ход острые когти, и мне кажется, что дело закончится смертью одного из них.

Снова гаснет свет, и луч прожектора выхватывает из темноты Сильвио Сабатини. Он стоит на тумбе в центре манежа с обезьянкой на плече. Львы подпрыгивают возле его ног, а он властно ожидает, когда стихнут аплодисменты.

— Дамы и господа, добро пожаловать на величайший вечер всей вашей жизни! Успокойтесь и расслабьтесь. Приготовьтесь к потрясению! Приготовьтесь к недоумению! Приготовьтесь… возможно… к смерти!

Все выдают восторженное «Ах!», но это театральный, наигранный вздох. Мы тоже исполняем свою роль: принимаем все за чистую монету. Затем, прямо под ногами Сабатини, вспыхнул яркий пылающий свет.

Кольцо огня. Инспектор манежа драматично возвышается над ним: руки высоко подняты, грудь колесом. Мужчина ударяет хлыстом, и один за другим львы начинают пролетать сквозь кольцо. Их золотистые шкуры легко несутся сквозь танцующие языки пламени.

— Эти красавцы, дамы и господа, дикие хищники прямо из Африки. Они привыкли разрывать плоть и пожирать ее! Со вчерашнего дня им не давали мяса! Они голодны! Будем их кормить, дамы и господа? Дадим им то, чего они хотят?

— Да! — кричат все в один голос. — Да! Да! Дадим!

— Как пожелаете! — Он снова щелкает кнутом и по его приказу две клетки спускаются будто из ниоткуда и соблазнительно зависают над львами.

Я вытягиваю шею и вижу, что клетки полны мяса. Красного, сырого мяса. Кровь просачивается через прутья и капает прямо на арену.

Львы начинают сходить с ума, бросаясь на прутья клетки. Они видят только вожделенную пищу, чувствуют ее запах, но не могут заполучить.

Насмешливо раскачиваясь, клетки поднимаются выше. Львы, злобно рыча, пытаются допрыгнуть до них.

В конце концов клетки уплывают вверх, исчезая где-то под самым куполом. На мгновение воцаряется гробовая тишина, затем Сабатини вновь щелкает хлыстом. Раскачиваясь в воздухе, из темноты манежа опускается еще одна клетка. С высоты нашей ложи я замечаю внутри двух Отбросов: мужчину и девушку.

Мужчина огромен. На нем одна лишь набедренная повязка, сам он — сплошные рельефные мышцы. Должно быть, это тот самый африканский воин, о котором говорили ребята в школе. Его темная кожа чем-то смазана и ярко сверкает. Когда он поднимает голову, я замечаю на его лице шрам, протянувшийся через всю щеку от того места, где когда-то располагалась ухо, отчего кажется, будто рот его растянут в безумной ухмылке. Должно быть, это совсем свежая рана, она еще даже не успела зарубцеваться и выглядит воспаленной. Девушка тоже высокая, стройная и спортивная.

Через несколько секунд клетка опускается ниже. К ней тотчас со всех сторон спешат львы. Встав на задние лапы, хищники пытаются просунуть передние сквозь прутья решетки. Для африканского воина и его девушки единственный способ избежать острых когтей, — крепко прижаться друг к другу по центру клетки.