— Конечно, уверена! Думаешь, я могла забыть лица своих родителей?

Я все еще не понимала, что происходит.

— Почему они в наручниках?

— Хошико, он угрожает мне. Если сегодня вечером я не выйду на арену, они убьют их!

— Почему? — удивилась я. — Они же ни в чем не виноваты.

— Чтобы наказать меня! — зарыдала она.

Амина изо всех сил старалась — вышла на арену, встала на канат, начала выступление.

Но из этого ничего не вышло. Она снова сорвалась, и все. Он не заставил ее продолжать выступление — Чистые не любят подобных сбоев. Им нравится видеть лишь красивую смерть.

Амина так никогда и не узнала, что случилось с ее родителями. Однажды она спросила Сильвио, но тот просто рассмеялся и сказал, что всегда держит свое слово. Амина больше не говорит о них. Она как-то раз сказала, что они мертвы и что лучше думать о них как о мертвых. Она утверждает, что живет только ради них, чтобы почтить их память.

Она сохранила эту фотографию. Думает, что я не знаю, но я это видела. Она достает ее ночью, когда думает, что никто не заметит. Печально, что она видит их такими: с пистолетами у затылка, но теперь она кажется мне сильнее, чем раньше. Амина каким-то образом превратила эту страшную фотографию в причину для того, чтобы жить дальше. Она сильная, моя Амина. Неунывающая. Она замечательная.

Двери открываются, рывком возвращая меня из прошлого в настоящее. На пороге появляется высокая охранница.

— Дети! — ее голос звучит холодно и властно. — По одному заходите в эти двери. Вы сейчас отправитесь в санитарный блок. Почувствовав на голове мелкие брызги, пожалуйста, не паникуйте и не создавайте ненужную толкотню.

Дети послушно выстроились у двери. Разбрызганная жидкость — гарантия дезинфекции. Значит, Чистые уже здесь.

Выбраковка начинается.

Днем в цирке все кажется другим. Здесь поразительно тихо, как в городе-призраке, где не осталось людей. Вдруг до меня доносится болтовня — это группа цирковых артистов прошла мимо.

Я быстро прячусь за одним из шатров и наблюдаю за ними. Я узнаю их. Это акробаты, те, которые выступали на арене в ночь открытия. Тогда они выглядели просто сказочно, в своих сверкающих костюмах и с ярким макияжем. Однако в безжалостном свете дня, одетые в какие-то убогие лохмотья, они выглядят бледными и болезненными.

Я иду дальше. Осторожно заглядываю за угол и шагаю, пригнувшись, укрываясь за зданиями. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел меня, и особенно не хочу наткнуться на мать.

Главная арена, расположенная в самом центре территории цирка, сегодня выглядит по-другому. Она покрыта чем-то похожим на оранжевый пенопласт и напоминает огромную тыкву. Я предполагаю, что ее готовят к предстоящему Шоу Призраков.

Дымный, сладковатый, волшебный аромат ночи тоже куда-то исчез. В воздухе чувствуется острый земной запах, который становится сильнее, когда я двигаюсь дальше. Мне не нужно дополнительных свидетельств, чтобы понять — рядом клетки с животными.

Я оглядываюсь, но пока ничего не вижу. Все артисты, должно быть, сейчас репетируют, а охранники, полагаю, рядом с моей матерью.

До меня доносится шум, какое-то жужжание, исходящее от высоких клеток, которые тянутся длинными рядами.

В первой клетке стоят лошади. Им тесно, у них совсем нет места, они могут лишь дергать головой в бесполезных попытках избавиться от массы мух, роящихся над их тушами. На арене во время выступления они казались белыми, гладкими и сияющими чистотой, но на самом деле они тощие, облезлые и печальные. Лошадка-паломино, на которой выступал Сабатини, находится в отдельном загоне. Я протягиваю руку и поглаживаю ее бархатистый нос. Паломино тихонько ржет и осторожно обнюхивает меня.

Следующая клетка такого же размера, как и стойло для лошадей, только в ней содержатся слоны. Три великана в маленьком ящике. Я касаюсь кожи ближайшего животного, она сухая и растрескавшаяся. Слон тянется ко мне хоботом, и я позволяю ему обмусолить мои пальцы.

Жаль, что мне нечем его угостить.

— Прости, мальчик, — говорю я. — У меня ничего нет для тебя.

Мне почему-то кажется, будто слон понимает меня. Он кивает, как будто с сожалением, и мы встречаемся взглядами.

В следующей клетке я вижу бассейн. Он такой же крошечный, как у нас с Фрэнсисом в детстве. Бассейн наполнен лишь наполовину, и в нем расположились пять морских львов, которые вяло плещутся в затхлой воде.

Я двигаюсь дальше. Здесь львы. Инстинктивно отхожу подальше, но они даже не двигаются. Львы спокойно лежат и безразлично смотрят на меня. Сейчас они не выглядят свирепыми. Я вижу их ребра, обтянутые полинялой шкурой. Волосы на гриве самца сильно спутаны. Он зевает, и я замечаю его острые зубы и чувствую смрадное дыхание.

Как они довели дикого зверя до такого убогого состояния? Еще вчера он прыгал через огненные кольца, а сегодня даже не двигается. Как они подчиняют его воле человека?

То же самое, я полагаю, происходит со всеми остальными животными. То же самое они делают с Отбросами. Используют насилие и страх. Мне кажется абсолютно неправильным, что величественные звери заперты в крошечных клетках и не получают должного ухода.

С Отбросами обходятся, должно быть, еще хуже, чем с животными. Скорее всего, намного хуже. Я думаю о Роулинсоне, о том, что он говорил нам на уроках. Отбросы вообще не люди.

Я вспоминаю насмешку на лице матери, когда она обсуждает темы, связанные с Отбросами. Она всегда ненавидела этих людей, но после попытки похищения направила на них весь свой гнев, всю свою кипучую ненависть. Похоже, это ее истинное лицо.

Я думаю о Хошико, вспоминаю, как она посмотрела на меня прошлой ночью. Представляю ее глаза.

Мне она видится настоящим человеком.

Я снова слышу слова Прии.

Сердце и голова. Судите своим сердцем и головой.

Из следующей клетки доносятся крики обезьян. Я не хочу подходить туда. Мне невыносимо видеть их печальные глаза, а запах фекалий вызывает тошноту.

— Извините, — говорю я львам, которые бесстрастно смотрят на меня. — Извините, что вам здесь так несладко.

Когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу, что входные двери главной арены слегка приоткрыты. Я осторожно подхожу к ним и заглядываю в щелку. В дневном свете все выглядит по-другому, без мерцающих огней и толпы зрителей. Здесь стены оранжевые, как и снаружи. В этом огромном пространстве пусто и холодно.

Впрочем, люди тут есть: в одном из далеких уголков я вижу группу мальчиков.

Интересно, что они делают?

Я оглядываюсь. Меня никто не видит, кроме животных, которые как будто придвинулись к прутьям решетки и осуждающе смотрят на меня.

Я осторожно проскальзываю в дверь, выхожу на арену, ныряю в проход между рядами, прищурившись, наблюдаю за происходящим.

Я вхожу в комнату следом за детьми. Единственный вход расположен под распылителем. Туман химикатов обволакивает меня со всех сторон.

Дети растерянно сбились в кучу в углу огромного зала. Здесь расставлены различные гимнастические снаряды — спортивные маты, брусья, перекладины, канаты и прочее. В дальнем конце, за столом, сидят три человека, они держат ручки в руках и ждут.

Я тотчас же их узнаю.

По сторонам — финансовые попечители цирка, важные городские шишки. Они выглядят как близнецы — одинаковые седые волосы, черные костюмы, бездушные лица. Я не помню их имен, но мы называем их Труляля и Дураля.

Между ними сидит женщина. На ней темно-синий костюм, короткие рыжие волосы обрамляют лицо, подчеркивая ледяные голубые глаза. Я знаю ее имя. Все знают, кто она такая. Вивьен Бейнс — министр по контролю за Отбросами.

Ух ты, два визита подряд. Для нас это большая честь.

Охранники выстроились вдоль стены, нацелив пистолеты на меня и детей. Понятия не имею, какую угрозу мы можем для них представлять.

Впрочем, не стоит удивляться. Пару лет назад ее детей пытались похитить члены одной из банд ненависти. Похитителей поймали, прежде чем они успели зайти слишком далеко. Их повесили прямо перед Домом Правительства.