— Я чуть не потеряла тебя сегодня вечером, — отчитывает меня подруга. — Что там произошло?

Ее тревога вполне обоснованна. Не вмешайся этот Чистый мальчишка, не помоги он мне вернуться на канат, не знаю, где бы я была сейчас.

— Это все Сильвио, — отвечаю я. — Он пытался подстроить мое падение. Он дернул канат.

От удивления глаза Амины готовы вылезти на лоб.

— Хоши, — серьезно произносит она. — Если это правда, тебе нужно быть крайне осторожной.

Она как будто забывает про повязку и просто сидит, уставившись в одну точку. Когда же она снова смотрит на меня, ее лицо белее мела.

— Мы срочно должны что-то придумать, — говорит она. — Нужно убедить его, что ты должна выступать и дальше!

— Конечно, я могу выступать! — чуть заносчиво говорю я. — Весь сезон я была самым популярным номером программы, даже выступая в одиночку.

— Это ничего не гарантирует — ты должна это понять! Вспомни все те номера, которые он на пике их популярности выбросил из программы!

Она продолжает перевязывать мои руки, плотно забинтовывая их.

— Убедись в том, что ты с этого момента строго придерживаешься правил, слышишь меня? Никакого слепого героизма, никакого неповиновения. Отныне ты делаешь именно то, что он тебе говорит, ты поняла меня?

— Поняла, — со вздохом отвечаю я.

Мы возвращаемся домой. Несмотря на все нотации отца и возмущенные речи матери, меня волнует лишь одно: выражение лица девушки в тот момент, когда она смотрела на меня. Отравленная стрела, пущенная прямо в цель.

— Тебя все видели! — едва не бьется в истерике мать. — Все на этой проклятой арене видели тебя. Тебя! Видели, как ты обхватил за талию эту девчонку. Как будто эта мерзкая замарашка — принцесса! Видеть тебя не могу! Зла не хватает! Отправляйся в душ! Прямо сейчас. Отскреби себя дочиста. И не попадайся мне на глаза! Не желаю разговаривать с тобой!

По идее меня должно мучить раскаяние, я должен чувствовать себя оскверненным, но этого не происходит.

Странно, но меня не задевает ее гнев. Я смотрю на Фрэнсиса. В кои-то веки тот как воды в рот набрал; лишь ухмыляется и поглядывает на меня, злорадно наблюдая, как меня отчитывают родители. Он в полном восторге.

Их слова стекают с меня, словно с гуся вода, я не спорю, но и не извиняюсь. При первой же возможности стремительно выхожу из комнаты и поднимаюсь наверх.

Далеко внизу сверкают огни цирка.

Он совсем не такой, как я его себе представлял. Цирк прекрасен. Он манит к себе и пьянит. Он мрачен. От него исходит зло. В нем убивают людей, убивают ради удовольствия публики. Разве это не так? Но ведь этого не может быть, верно?

Она там, где-то под этими вздымающимися крышами. Интересно, она сейчас одинока? Ей сейчас страшно. Да, скорее всего, страшно.

Она не покидает мои мысли. Эта девчонка-Отброс. Она как будто сделала сальто и приземлилась в моей голове.

Когда мы выходим из лазарета, большая часть девушек уже заснула. Грета сидит снаружи и грызет ногти.

— Слушай, — говорю я ей. — Амина обработала их, с ними все будет в порядке.

Она будто сразу принимает на веру мои слова, возможно, потому что очень устала.

Мы втроем как можно тише крадемся к нашим койкам. Когда Амина ложится на верхнюю койку, я слышу скрип пружин. Даже не затеваю обычный разговор с Гретой, лишь отодвигаюсь, чтобы освободить место рядом со мной.

Она обнимает свою куклу, сжимается в комочек и закрывает глаза.

Не могу перестать думать о случившемся — я еще никогда не падала. Даже когда погибали другие, я всегда чувствовала себя неуязвимой. Мне было их жаль, я расстраивалась, но страх был мне неведом. Мне везет там, под куполом, всегда везет. И я хороша в своем деле, хотя вслух никогда этого не скажу.

Будь у меня другая жизнь, я бы все равно нашла цирковой канат. Он часть меня. Вот почему меня зовут Кошкой: я уверенная в себе и ловкая. Я — самая лучшая.

Я шла к этому постепенно, шаг за шагом, проживая все мои девять жизней. Именно ради этого Чистые каждый вечер толпами валят в цирк. Именно это заставляет их сначала истошно вопить, требуя моей смерти, а затем бурно ликовать, радуясь тому, что я в очередной раз осталась жива.

И вот это ощущение неуязвимости покинуло меня. Интересно, сколько времени мне отпущено? Сколько еще вечеров пройдет, прежде чем я снова сорвусь и никто не пожелает спасти меня?

Сильвио дернул за канат. Похоже, он окончательно решил меня убить. Легко представить, какую шумиху вызовет моя смерть. Цирк снова прогремит в прессе. Нет, только не это. Я не должна этого допустить. Я стараюсь сосредоточиться на других вещах, но всякий раз, когда я пытаюсь, в моей голове возникает лицо того мальчишки, его пристальный взгляд.

Больше всего на свете я ненавижу Чистых. Я желаю им мучительной смерти в адском пламени. Какая же я дурочка! Тоже мне, галантный герой! Он — Чистый.

Никак не могу уснуть. Вытаскиваю свой планшет и ищу в Чистой Сети информацию о цирке.

Я читаю кое-что об этой девушке. Она принимает участие в главных представлениях с шести лет, дольше всех в истории цирка выступает с номером на канате. Теперь понятно, почему зрители буквально сходят с ума, когда им кажется, что она вот-вот упадет.

В Сети имеется куча сведений о ее номере. С какими рисками ей только не приходилось иметь дело — с мечами, ударами электрическим током, пушками, короче, всего не перечислить. Например, под ней расхаживали львы — полагаю, те самые, которых мы видели сегодня, — или там была яма с крокодилами. Она всегда выступает на фантастически огромной высоте. И под ней никогда не натягивают страховочную сетку.

Как я выяснил, ее настоящее имя Хошико.

Хошико: это означает «дитя звезды». Я смотрю в окно на мерцающие звезды — бесценные алмазы ночного неба. Я представляю, как она взмывает ввысь, вижу ее пылкий взгляд. Это имя ей необычайно идет.

Я разглядываю страницы с ее изображениями. Вот она гордо стоит на канате; вот раскачивается на трапеции. И всякий раз, когда ее взгляд устремлен прямо в объектив, я вижу в этих глазах тот самый вызов. Неудивительно, ведь ей каждый вечер приходится играть со смертью.

Чем больше я читаю о ней или смотрю картинки, тем острее проступает непонятное чувство внутри меня. Поначалу тупая, ноющая боль, которая постепенно усиливается и, наконец, становится невыносимой.

Теперь я понимаю, почему Прия не одобрила моего желания посетить цирк. Сейчас очень важно сказать ей об этом.

Я крадусь вниз. На кухне ее нет, поэтому я брожу по огромному, тихому дому, стараясь избегать постов охраны и точек аварийного сигнала.

В итоге я замечаю ее в гостиной, где она полирует серебро. Вздрогнув при виде меня, она еле слышно ахает, и ее лицо расплывается в снисходительной улыбке. Значит, она простила меня.

— Бен, — говорит она. — Вы должны быть в постели. В последнее время вы, похоже, привыкли к этим ночным визитам.

— Я хотел тебя видеть, — говорю я. — Поговорить о цирке.

Она отвернулась от меня и принялась снова протирать подсвечники, со стуком возвращая их на место.

— Я не хочу этого слышать, — упрямо отвечает она. — Вы не должны разговаривать со мной. Это неподобающе.

Я подхожу к пианино и присаживаюсь на табурет.

— Теперь я понимаю, почему вчера ты рассердилась на меня, когда я сказал, что хочу пойти в цирк.

Прия пожала плечами.

— Я не в том положении, чтобы сердиться на что-нибудь, — холодно ответила она. — Я — никто и ничто.

Ее слова еще больше все усложняют.

— Нет, — говорю я ей. — Ты не никто, во всяком случае не для меня. И мне там не понравилось. Я не знал, что так будет. Я возненавидел это.

Это не совсем так. Я имею в виду, что вроде бы возненавидел цирк, но одновременно был им очарован. Околдован той девушкой, Хошико.