Я пытаюсь выкинуть из головы ее, цирк и события последних дней, но никак не выходит. Похоже, что это место околдовало меня.

Но как мои родители узнали о наших разговорах с Прией, когда остальная часть дома спала? И где она сейчас? Что они с ней сделали?

Я помню тень, мелькнувшую ночью в холле. Неужели это был кто-то из родителей? Мать или отец? Нет, это не в их стиле, они не опустятся до подглядывания. И если бы они нас увидели, то разобрались бы с нами прямо там, без промедления.

И вдруг мне все становится ясно. Я не знаю, почему так долго не понимал этого. Я точно знаю, кто предал Прию и меня: Фрэнсис. Мать говорила, что он должен был поговорить с ней, наверняка, именно тогда он и выдал меня.

Я думаю о тех несчастных близнецах в резервуаре с акулами. Одна из девушек погибла, пытаясь спасти другую. А мой брат-близнец? Я ненавижу его. Он никогда не стал бы рисковать своей жизнью ради меня. Да и я тоже не стану его спасать, во всяком случае, не теперь. Мне было бы все равно, если бы он умер. Я бы хотел, чтобы его не стало, не стало их всех.

На следующее утро перед завтраком Амина снимает повязки с моих рук.

— Если честно, я бы не сказала, что твои руки выглядят великолепно. Я сказала Сильвио, что сегодня тебе нельзя репетировать, если он хочет, чтобы ты непременно выступила завтра.

— Только не говори мне, что он согласился, — я смотрю на нее. Она кусает губы, как всегда, когда что-то недоговаривает. Что-то случилось. — Чего он хочет?

Она вздрагивает и виновато улыбается мне.

— Он поставил тебя на выбраковку.

Я недоверчиво смотрю на нее.

— Нет, Амина, я не смогу.

— Прости, я не смогла переубедить его. Он был настойчив.

Он специально поступил так. Он наказывает меня за вчерашние слова.

За все годы моей жизни в цирке мне каким-то чудом удавалось избежать участия в отборе новых артистов. До сих пор удавалось.

— Я не смогу. Как мне избежать этого, Амина?

— Никак. Ты должна согласиться, Хоши.

Я бросаю взгляд на Грету, устроившуюся на краю кровати. Она внимательно смотрит на меня, ее огромные глаза широко раскрыты. Она не сводит с меня взгляда. Ее кукла, Люси, рядом с ней, как всегда. Где бы она хотела оказаться? — думаю я. Здесь, в этом сущем аду, или там, умирая от голода в трущобах?

Не слишком богатый выбор, с какой стороны не взгляни, но там она могла быть с матерью, со своей семьей, даже если бы им пришлось прожить вместе всего несколько лет. По крайней мере, ей не нужно было бы начинать карьеру в месте, где каждая ночь проходит в ожидании смерти.

— Тогда я их всех завалю, — отвечаю я. — Отбракую. Если я скажу, что они нам не подходят, им придется вернуться обратно, откуда их взяли, верно?

Амина качает головой.

— Все не так просто. Они совсем не глупые, Хошико, далеко не глупые.

Почему она всегда права во всем?

Амина внимательно смотрит на меня.

— Не делай глупостей. Только не сейчас, пожалуйста, прошу тебя.

Я смотрю ей в глаза.

— По-твоему, я должна обрекать на гибель маленьких детей, так, что ли? Нет, ни за что.

— Будь благоразумна. В любом случае ты не спасешь их от смерти. Если ты откажешься исполнять приказания, они заставят кого-то другого, и бог знает, что они сделают с тобой. Хоши, тебе нельзя упрямиться, пойми это.

Я смотрю себе под ноги. Что она хочет услышать от меня?

— Обещай мне, — говорит Амина. — Обещай, что будешь благоразумной.

Грета присоединяется к ее просьбам.

— Пожалуйста, Хоши. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы.

Я обожаю их обеих.

— Уговорили, — ворчу я. — Буду себя вести хорошо, обещаю вам.

Я не могу скрестить пальцы. Мои руки слишком болят, да и сделать это незаметно мне не удастся. Вместо этого я засовываю ноги под кровать и скрещиваю пальцы на ногах. Обещания не считаются, если ты скрещиваешь пальцы.

На следующее утро, как только мы садимся в машину, чтобы отправиться в школу, я сердито спрашиваю Фрэнсиса:

— Почему ты сказал им?

Его глаза округляются от насмешливого удивления.

— Сказал им что? О чем ты?

— Обо мне и Прие.

Его лицо растягивается в глупой, самодовольной ухмылке. Он безмерно доволен.

— Бен, она всего лишь старая служанка. Отброс. Разве стоит так из-за нее заводиться?

— Почему? — спрашиваю я снова. — Что ты получил от этого?

Мой брат пожимает плечами.

— Мне она не нравилась, вот почему. Я же не слепой. Я и раньше замечал, как она исподтишка насмехалась над нами. Я помню ее кривые усмешки. Она никогда не стеснялась с презрением смотреть на меня.

— Это потому, что ты относился к ней как к грязи!

— Она и была грязной. Она разносила грязь по всему дому. Я рад, что она ушла.

Я даже не могу смотреть на него. Какой же он подлый. Мерзкий маленький хорек.

Время тянется очень медленно. Я сижу в машине, делая вид, что не замечаю Фрэнсиса, как и вчера.

Спокойно отдыхаю во время перемены, игнорируя Фрэнсиса, как и вчера. А вот я на уроке современной истории ненавижу учителя и игнорирую Фрэнсиса, как и вчера.

Роулинсон, как обычно, бубнит о неполноценности Отбросов. Я с отвращением смотрю на его нос картошкой и бусинки глаз за стеклами очков. На его сальные волосы, зачесанные так, чтобы скрыть блестящую лысину.

Думайте сами, сказала Прия.

Разум подсказывает мне, что невозможно, чтобы он в биологическом отношении превосходил ее. Хошико.

Я больше не могу этого выносить. Я чувствую, как паника сотрясает меня изнутри. Мне хочется что-то разбить.

Я оборачиваюсь и смотрю на Стэнли — он, как всегда, не сводит с меня глаз. Я осматриваю стены и всевидящие камеры наблюдения со сверкающим глазком объектива. Я чувствую, что задыхаюсь.

Дергаю рукой, и, конечно же, линза на ближайшей камере сразу расширяется, фокусируясь на резком движении.

Раздается звонок, возвещая о конце урока, и все встают из-за парт. Обед — моя любимая часть дня. Есть немного времени, чтобы побродить по школьному двору. В течение целого часа я могу быть свободен, если, конечно, не обращать внимание на охранников, выстроившихся вдоль забора и наблюдающих за каждым моим движением.

Но сегодня я не могу этого сделать, не могу притворяться, что меня не сопровождают постоянно. Это не похоже на защиту; мне кажется, это удушение свободой. Мне нужно скрыться.

Отодвигаю стул и направляюсь к двери, игнорируя Алекса и остальных. Я быстро иду по коридору, но уже слышу шаги Стэнли за спиной. Я оборачиваюсь и смотрю на него.

— Я пойду в туалет. Ты не возражаешь?

Стэнли кивает. Он не виноват, что ему приходится следить за мной. Я не думаю, что и ему нравится постоянно таскаться следом. Я пытаюсь изобразить улыбку.

— Извини, Стэнли. Сегодня мне все немного надоело. Я знаю, что это не твоя вина.

Он снова кивает.

— Все в порядке, сэр.

Я захожу в туалет. На самом деле мне не нужно, но, полагаю, теперь я должен побывать там. Внутри пусто, и я запираю за собой дверь кабинки.

Я вижу черные ботинки Стэнли, который ждет снаружи. Дверь между нами — максимальный уровень уединенности, который мне доступен. Это единственное место в школе, где за мной никто не наблюдает.

Я поднимаю голову. Над туалетом есть открытое окно. Слабое осеннее солнце рассеивает серое утро, и его лучи просачиваются в кабинку. Голубое небо манит меня.

Это маленькое окно, но я смог бы протиснуться в него, если бы захотел. Я смог бы отправиться в трущобы и поискать там Прию.

Впрочем, нет, это глупая и бессмысленная затея. Я сам давно убедил себя в том, что трущобы — это мрачное, опасное место, где мне вонзят в горло нож через несколько секунд после моего появления. Я мог бы пойти в цирк. Возможно, мне удалось бы найти Хошико, узнать, все ли с ней в порядке.

Стэнли за дверью тактично кашляет. Я смотрю на часы. Обеденный перерыв длится час, после чего у меня еще два часа работы в библиотеке. Уроков у меня сегодня больше нет. Водитель заедет за мной в три. Фрэнсис допоздна задержится в шахматном клубе. И если Стэнли промолчит, то никто не заметит, что я пару часов где-то отсутствовал.