Она смеется сухим, холодным смехом, затем встает и поворачивается ко мне лицом.

— Ты не можешь помочь мне, — говорит она. Она больше не сердится и выглядит спокойной и грустной. — Никто не может мне помочь.

Она права. Я знаю, что она права. Я с отчаянием смотрю ей в глаза, и между нами снова возникает притяжение, как будто мы разговариваем друг с другом без слов.

Мы медленно двигаемся друг другу навстречу.

Неожиданно раздается пронзительный вой сирены. Все вокруг мгновенно заливается слепящим светом. Снаружи слышен яростный топот ног.

В широко раскрытых глазах Хошико я вижу ужас.

— Это сигнал тревоги. Залезай под кровать. Быстро!

— Что? — растерянно переспрашиваю я.

— Ради бога! Давай! Быстро!

Звук шагов уже ближе. Мешкать некогда. Надо действовать. Ее паника передалась и мне, и я делаю то, что велено: быстро прячусь, проскальзывая спиной по полу лицом вверх, под хлипкую металлическую раму кровати. Места мало, я едва помещаюсь там, меня расплющило, как блин. Нос упирается в пружины и старый грязный матрас. Повсюду пыль. Похоже, под кроватями обитателей цирка Отбросов пол отродясь никто не мыл.

Буквально через несколько секунд дверь открывается, и в дверях появляется пара начищенных до зеркального блеска ботинок, в которых я узнаю ботинки Сильвио Сабатини. Честное слово, я могу разглядеть в них отражение собственного лица. Надеюсь, что он не станет заглядывать под кровать.

— Видела что-нибудь? Или слышала? — резко спрашивает он.

— Что? Нет. А что случилось? — сонным голосом спрашивает Хошико, как будто он ее только что разбудил.

— Взломана дверь. Кто-то проник внутрь. Или наоборот, бежал. Пока непонятно. Но двери взломаны. Похоже, что с внешней стороны. — Прошлым вечером на арене его голос источал мед. Сейчас былой слащавости как не бывало.

— Не может быть! — Ее голос полон притворного ужаса. Мне кажется, она переигрывает. Хочется надеяться, у меня просто разыгралась паранойя. — Кто сюда захочет врываться? — недоуменно спрашивает она.

— Тот, кому надоело жить. Живо одевайся и в зал на перекличку.

— Зачем? — спрашивает она. — Ты ведь меня уже видел, Сильвио.

— Довольно вопросов! — рявкает он. — Как ты смеешь мне перечить? Вставай и иди туда! Живо!

Ботинки резко разворачиваются. Дверь захлопывается.

В следующую секунду сверху появляется ее голова: волосы касаются пола, глаза кажутся огромными и странными. Кровь прилила к лицу, оно раскраснелось от злости.

Я прячусь под кроватью этой злющей девчонки-Отброса в общежитии самого страшного цирка в истории мира! Она в любой момент может меня выдать. Впрочем, пока она этого не сделала. Могла, но не сделала. Интересно, почему?

Она тоже это чувствует, вот почему. Я это точно знаю.

Я робко улыбаюсь ей. В ответ она хмурится.

— Когда я подумала, что хуже и быть не может, появляешься ты с новыми неприятностями, — говорит она. — Спасибо тебе. Очень мило с твоей стороны.

Ее голова исчезает наверху, и прежде чем я успеваю придумать, что ей на это ответить, на грязный пол опускаются ее голые ноги. Открывается дверь. Секунда — и Хошико нет.

Мы собираемся в холле. Все молчат, никто не издает ни звука. Мы просто сидим, опустив головы и устремив взгляды вниз, стараясь не привлекать к себе внимания. Охранники с грозными лицами расхаживают взад-вперед, готовые выстрелить в нас в любую секунду. Почему нет? Такое уже бывало. Никто не станет жаловаться, по крайней мере, никто из тех, кто стреляет. Более того, их даже похвалят и наградят.

Грета появляется вместе с остальными из нашего барака и тревожно осматривает холл. Я знаю: она ищет меня. Встретившись взглядом, она улыбается и, подбежав ко мне, усаживается на соседний стул. Неудивительно, что ее прозвали моей тенью. Она сонно трет глаза, и я невольно обнимаю ее за плечи, хотя и знаю, что это запрещено.

Она принесла с собой свою старую грязную тряпичную куклу и крепко прижимает ее к себе. По идее сейчас они обе должны быть в постели. Дома, с родными, а не в этом аду. Если я умру, она останется совершенно одна. Если она… эта мысль приводит меня в ужас. Я не хочу думать, что будет.

Раскаленная добела ярость охватывает меня. Мне так и хочется кому-нибудь врезать.

Я пытаюсь сосредоточиться на лицах. Все исподтишка оглядываются по сторонам. Пытаются понять, что происходит. Все нервничают. Никто не знает, почему нас посреди ночи подняли из постелей и что такого мы натворили. Не знает никто, кроме меня.

Мальчонка, Иезекиль, стоит рядом с Эммануилом — крошечный, глаза как блюдца. Эммануил покровительственно положил ему на плечо руку и смотрит по сторонам, как будто высматривает потенциального обидчика. Похоже, эти двое уже подружились. Я рада. В прошлом месяце Эммануил потерял свою партнершу, Сару, причем самым кошмарным образом. Ее растерзали львы. Какая жуткая смерть! Это произошло у него на глазах — и на глазах ликующей толпы зрителей. С тех пор он сам не свой, стал похож на тень. Может, Иезекиль подарит ему смысл жизни — пусть даже на короткий промежуток времени.

Мальчик замечает меня, и его мордашка расплывается в улыбке. Я быстро показываю ему большие пальцы, но поймав на себе хмурый взгляд охранника, поворачиваюсь и снова смотрю перед собой.

Когда молчание становится невыносимым, в зал входит Сильвио. Нужно отдать ему должное. Просто удивительно, что такой коротышка умеет произвести впечатление. С другой стороны, на то он и самый знаменитый в мире инспектор манежа. Он был рожден для жизни в цирке и безукоризненно играет свою роль как на арене, так и вне ее.

Даже сейчас, в середине ночи, он выглядит франтом. Не спит же он в этом костюме?

Смешно, но я с трудом представляю себе Сильвио в чем-то другом, а не в этом щегольском малиновом пиджаке. Пытаюсь на секунду вообразить его в полосатой пижаме или просто в трусах. Фу! Эта мысль настолько омерзительна, что я вздрагиваю.

Я встречаюсь взглядом с Аминой и спешу подавить улыбку. У нее каменное лицо, но в глазах горит знакомый лукавый огонек. Готова поспорить, что мы с ней думаем об одном и том же.

Как всегда, на плече у Сильвио сидит Боджо в малиновом костюме и хитро поглядывает на нас. Обезьянка — единственная ценность в жизни Сильвио.

Сабатини сверкает стальным взглядом, когда расхаживает перед нами туда-сюда. Это длится почти целую минуту. Когда напряжение в зале становится невыносимым, он, наконец, открывает рот. Говорит тихо. Тихо и спокойно, совершенно невыразительно.

— Дамы и господа! — произносит он.

Он всегда называет нас так, как будто мы Чистые. Но это отнюдь не комплимент, это не что иное, как угроза.

Мы для него никто. Отбросы. И мы ненавидим его за это, все до одного. Хуже, чем ненависть Отбросов к Чистым, может быть только ненависть Отбросов друг к другу.

— Дамы и господа! — повторяет он. — Имело место нарушение правил безопасности. Кто-то открыл дверь. Поскольку, судя по головам, все на месте, мы можем предположить, что один из вас безуспешно пытался покинуть пределы нашего общего дома, а поскольку дверь запирается снаружи, возникает подозрение, что там у него были сообщники. Надеюсь, нет необходимости напоминать вам, какая это огромная глупость. Ибо даже если злоумышленникам удалось бежать, их бы в любом случае быстро поймали. Мы бы схватили и уничтожили их, а также всех, кто им дорог.

Тон Сильвио по-прежнему спокоен. Мне он напоминает мурлыкающего льва. Но все здесь прекрасно знают, что со львом шутки плохи.

— Вы, друзья мои, являетесь собственностью цирка. И я не потерплю кражи нашей собственности.

Молчание будто длится вечно.

— Кто-то в этой комнате наверняка в курсе происшествия, — дипломатично произносит Сильвио. — У вас есть пять минут, чтобы признаться мне. В противном случае, пока эта загадка не разрешится, вас ждет голодный паек.

При этих словах весь зал дружно ахает. Нас как-то раз уже сажали на голодный паек, когда пропали чьи-то деньги. Мне тогда было лет шесть, но я все прекрасно помню.