— Начнём, госпожа. — Кызлар-ага укутал её в махровую простыню и распустил ленту, перевязывавшую волосы. Он проводил её на верхний уровень и усадил на диван. Она удивилась, почувствовав невероятную усталость и совершенно не представляя, сколько времени провела в банных покоях.

Наверное, несколько часов. Она опомнилась, когда звуки гонга эхом прокатились по дворцу и евнухи расположились для полуденной молитвы, точно зная направление в сторону Мекки даже в этой глухой комнате.

Эме закрыла глаза и прислонилась к стене. Ей хотелось только одного — спать.

Но процедура её туалета была ещё далеко не завершена. Она сидела на диване, чувствуя, как медленно высыхает тело; евнухи закончили молитву и продолжили суету вокруг неё. Они занялись её руками и ногами, сначала придав форму ногтям, а потом накрасив их хной. С большой осторожностью Эме обвели глаза и накрасили ресницы.

Сам Кызлар-ага, мягко отделяя прядь от пряди, высушил ей волосы.

— В большинстве случаев, — объяснил он, — мы и волосы красим хной. Но твою красоту это только испортит. Падишах сделал особое замечание на этот счёт. — Эме подумала, что он хочет сделать ей комплимент.

Процедура с ногтями была почти завершена, и евнух предложил ей чашечку кофе, такого крепкого, что она чуть не задохнулась. Затем последовал освежающий шербет, и она ощутила внутри прохладу падающего водопада. Она ничего не ела с раннего утра поняла, что уже совсем стемнело, взглянув вверх на люки.

Джованна, верно, лишилась рассудка, а её слуги обыскали весь город. Но осмелится ли кто-нибудь из них отдать себе отчёт, что произошло на самом деле?

Эме выпила ещё кофе, пока Кызлар-ага занимался её волосами. Он расчёсывал и собирал их, приглаживая пальцами и стараясь исправить последний намёк на завитки; ему хотелось чтобы они лежали прямыми прядями на плечах. Потом она обнаружила, что один из евнухов стоит перед ней, держа поднос с отвратительной массой: волосы, удалённые с её тела, вперемешку с зельем из сахара и лимона и обрезками ногтей...

— Этот человек хочет, чтобы ты подтвердила, что всё на месте, — объяснил Кызлар-ага. — И сообщила о своём желании избавиться от этого.

— Я должна сделать это? — Кызлар-ага казался Эме почти старым другом. Никогда ещё она не была столь продолжительное время обнажённой в присутствии кого-либо, даже мужа.

— Конечно, моя госпожа. Если что-либо будет оставлено и спрятано кем-либо, ты можешь быть уверена, что один из твоих врагов сохранит это и использует, чтобы натравить дьявола и сглазить тебя. Вызвать болезнь или порчу, например...

Да, наверное, и у неё есть враги! Эме и не подумала об этом.

— Что же делать?

— Это должно быть сожжено, здесь и сейчас же.

— Хорошо, — согласилась Эме. — Ты сам прикажешь ему?

Кызлар-ага отдал распоряжения на турецком, и содержимое подноса было брошено в едва тлеющий огонь, заставив" его вновь разгореться. В воздухе распространился странный запах.

Кызлар-ага снял покрывало, уложил Эме на диван. Четверо мужчин начали массировать её, натирая мазью с приятным и невозможно сладким ароматом, похожим на аромат, исходивший от её волос. Этот запах вызвал в ней прилив смутных эротических мечтаний.

— Теперь, госпожа, — сказал Кызлар-ага, — твой туалет завершён. Одевайся.

Евнух поджидал с подносом, на котором лежали шёлковые шаровары, короткая безрукавка, украшенная драгоценностями шапочка и войлочные тапочки. Безрукавка по краям и на плечах была расшита малиновыми с золотом кружевами. Было странно ощущать одежду на теле без нижнего белья, кроме того, безрукавка не сходилась на груди, и при каждом движении её грудь обнажалась.

Эме удивилась, когда Кызлар-ага вручил ей белый чистый яшмак. Он ударил в ладоши, и один из евнухов поставил перед Эме большое зеркало.

Она удивлённо рассматривала себя. Горячая вода сделала её кожу розоватой, она казалась светящейся после растирания. Просторные малиновые шаровары обрисовывали стройность её ног, которые она никогда прежде не обнажала. Соски её груди выглядывали из-под безрукавки, ей нравилось, как поднялась грудь.

Картину довершали наполовину прикрытое лицо и златокудрые волосы, выбивающиеся из-под шапочки.

— Итак, госпожа, вы удовлетворены?

— Я поражена, — откликнулась Эме. — И как часто женщина должна проходить такую процедуру?

— Это зависит от того, насколько ты понравишься падишаху, госпожа. Это может быть раз в год или раз в неделю. Но если ты станешь любимой наложницей, то каждый день будешь проводить в этих покоях, чтобы всегда быть готовой для своего хозяина. Хотя, конечно, в следующий раз процедура уже не будет такой тщательной.

«Будет ли следующий раз, — подумала Эме. — Особенно, если Хоквуды выяснят, что со мной случилось», — но вслух сказала:

— Я рада слышать это. А теперь нельзя ли проводить меня в спальню? Я ужасно устала и хочу только спать.

Кызлар-ага позволил себе улыбнуться.

— Сон этой ночью не для тебя, госпожа. Идём, настало время посетить спальные покои падишаха.

Горы, казалось, окружали их со всех сторон. Когда-то Вильям думал, что Улудаг высокий. Потом он решил, что выше Маттерхорна ничего нет, но никогда и представить не мог, что поднимется на такую высоту.

Бруса осталась в восьмидесяти милях внизу. Но двигаться по прямой было невозможно.

Маленький вооружённый отряд вот уже несколько месяцев был в пути. Сначала по возможности они двигались по берегу моря, но даже это оказалось трудным испытанием. Повернув к горам, они наткнулись на землю, о существовании которой Хоук-паша и ветераны персидской войны могли лишь догадываться.

Они перезимовали в Трапезунде, на берегу Чёрного моря. Здесь находилась широкая бухта, сформированная в течение столетий между двумя глубокими ущельями, отделёнными от основной части Анатолийского плато Понтийскими горами. Этот порт был недавним завоеванием турок. Когда-то давно Ксенофонт Грек и десять тысяч его людей добрались до этого берега, бежав из Персии. Подход к городу, защищённому такими грозными горами, был затруднён; именно сюда Великие Комнины, потомки византийских императоров, были вытеснены франкийским разграблением 1204 года; здесь они жили и правили два столетия. Своё уединённое королевство они назвали Трапезундской империей. Во времена Хоквудов можно было увидеть руины их дворца. Стены, воздвигнутые византийцами в дни процветания, стоят и по сей день.

Мехмед Завоеватель и Хоук-паша аннексировали Трапезунд вскоре после падения Константинополя.

Бейлербей Мустафа-паша был старым другом Энтони и оказал гостям тёплый приём. Они смотрели на покрытые снегом горные вершины, окружавшие их со всех сторон. По ночам температура падала ниже нуля — люди и кони сбивались вместе, сохраняя тепло.

— В Эрзруме, по-видимому, никогда не бывает жарко, — объявил всем Хоук-паша. — Всё-таки шесть тысяч футов над уровнем моря.

Но как только выпал снег, Энтони повёл своих людей в горы. Вильям обрадовался, увидев наконец башни крепости, и не только из-за одиноких ночей, когда он мечтал об Эме и раздумывал, как они ладят с Джованной. Он волновался за здоровье своего отца Энтони Хоквуда, которому уже сравнялось шестьдесят четыре года. Конечно, он почти всю жизнь провёл в военных походах или разъездах, сначала для Завоевателя, а теперь для Баязида, но уже был слишком стар для того, чтобы лазить по горам; бывали дни, когда его лицо становилось мертвенно-бледным. Но отец не мог изменить своему решению проходить определённое количество миль в день. Кто-нибудь другой, может, и упал бы от изнеможения, но Энтони шёл вперёд.

И вот наконец Эрзрум. Город оказался огромным и очень старым. Известный прежде как Феодосиополь, он уже в древние времена защищал Анатолию от кочевников и от ещё более жестоких всадников из областей Гиндукуша. Совсем недавно здесь жили сельджуки, которые назвали это место Арзан ар-Рум, или земля ромейцев; из этого словосочетания и образовалось его настоящее название.