— Сын Орхана — Мурад[23] понял, что не может противостоять только кавалерией всем армиям Запада. Он придумал план, дьявольский план. По его приказу у христиан начали красть детей и обучать в духе «Полумесяца», а вовсе не «Креста». Они приучены к строгой дисциплине; фактически создана армия военных монахов. Ты когда-нибудь слышал о янычарах?

— Да, слышал.

— Они самые непобедимее воины... во всём мире.

Хоквуд снова погладил бороду, вспоминая, как сам сражался за Великого Гарри.

Константин заметил его скептицизм.

— Ты сам убедишься.

— Когда этот Мурад правил, сир? — спросил Хоквуд.

— Шестьдесят лет назад.

— И Константинополь всё ещё стоит.

Константин криво усмехнулся.

— Своего рода милость Божья... Мурад повёл янычар в Европу и разбил сербов в битве на Косовом поле. — Вздохнув, он продолжил: — В первой битве в 1389 году. После сражения Мурад был убит пленённым сербским дворянином. Сын Мурада, Баязид[24], взял командование армией и лагерем на себя. Баязида прозвали Молниеносным. Он был вторым великим воином эпохи. А знаешь, кто был первым?

Хоквуд задумался: 1389 год — слишком рано для Великого Гарри, слишком поздно для Чёрного Принца.

— Бертран дю Гецлин? — Он ненавидел превозносить француза, но не мог не признавать его заслуг.

— Дю Гецлин? — Константин презрительно фыркнул. — Ты что-нибудь слышал о Тимуре?[25] О том, кого называли Хромым?

Хоквуд поморщился. Он, конечно, слышал это имя, но считал, что оно не более чем легенда, пришедшая с Востока.

— Константинополем тогда правил Баязид. Мой дед понял, что его час пробил... Нас спасло чудо.

— И этим чудом был монгол, — предположил Хоквуд.

— Пути Господни неисповедимы, англичанин... Благодаря ему мы были спасены. Слава Баязида, его сарацины, янычары, военачальники были ничто по сравнению с Тимуром. Их втоптали в пыль, и Баязид I Молниеносный был посажен в клетку и выставлен напоказ толпе умирать со стыда.

— Константинополем тогда стал править Тимур? — заключил Хоквуд. — Но всё же он стоит...

— Тимура не интересовала Европа. Он должен был разбить армию Баязида, потому что считал его своим соперником в Азии. Одержав эту победу, Тимур ушёл в Китай, о котором всегда мечтал, и там умер. Так мы были спасены. Мы должны были восстановить своё былое величие, пока сыновья Баязида боролись за престол. Мы обратились к Западу за военной помощью, чтобы нам оказали поддержку в избавлении мира от османцев. Нам говорили, что на Западе есть великие войны. Особенно тот, который правил Англией: Великий Гарри. Ты о нём знаешь?

— Вместе с ним я сражался в Азенкуре против французов, — гордо сказал Хоквуд.

— Против французов, — грустно повторил Константин. — Брат против брата, франк против франка. Это было нашим общим просчётом, англичанин. Если бы эта битва состоялась на берегах Дарданелл и твой могучий воин выступил бы против янычар, тогда, возможно, Европа была бы спасена.

Хоквуд не знал, что и ответить.

— С тех пор турки обрели силу, — продолжал принц. — Из междоусобных войн, последовавших за смертью Баязида, Мехмед I вышел эмиром. Османцы прозвали его «Святым». Мы называли его «джентльменом», потому что он не нарушал границ владений своего отца и относился к ним с уважением. Его сын Мурад II — совсем другой человек, ему может ударить кровь в голову. Внезапно он осадил нас в 1422 году, но не смог взять город приступом и отправился расширять свои владения на Запад. Против него Папа Римский снарядил крестовый поход пять лет назад.

— Я слышал об этом, сир, — вставил Хоквуд.

— Тогда ты знаешь, как была разбита армия под командованием Владислава III Ягеллона, короля Польского и Венгерского. Погибли и сам король, и вся его армия. Только великий полководец Янош Хуньяди спасся. В этом году Хуньяди возглавил другую армию и начал сражение снова у Косово. — Он вздохнул. — Поле Чёрных Птиц.

— Я узнал о поражении по звону колокола, — сказал Хоквуд.

Внезапно Константин распрямил плечи.

— Англичанин, не будет больше ни крестоносцев, ни папских армий. Если Константинополь должен выжить, то только нашими собственными усилиями.

— Стены города ещё никогда не были пробиты, — заметил Хоквуд.

— В этом наша сила. В этом и в артиллерии. Но у нас есть много слабостей. Мой брат император болен. Я сомневаюсь, что он доживёт этот год. Наши люди погрязли в интригах, им нет ни до чего дела. Они считают, что если Константинополь никогда не могут взять приступом, то он никогда не Падёт. Больше пяти тысяч тяжеловооружённых всадников мне не набрать, мне нужны храбрые воины. Будь они у меня, я мог бы противостоять туркам — даже Мураду, который относится к нам с оскорбительным презрением. Но это обычная манера поведения турок: ему кажется, что как только он щёлкнет пальцами город будет его. Сейчас его не беспокоит даже наша относительная независимость.

— Мне показалось, что этот город богат, мой господин... Я, правда, не понимаю почему...

— Мы богаты, потому что мы рынок мира, точка пересечения всех дорог. Люди приезжают к нам из всех известных человеку стран, чтобы торговать свободно и безопасно. Приезжают и турки — они тоже хотят вкушать плоды труда других людей. Пока они не трогают нас, но копят обиды. Наступит день, и янычары пойдут на наши стены.

— И будут разбиты, — сказал Хоквуд. — Если на стенах будет много людей и пушек. Я слышал, у османцев нет пушек?

— Они кочевники. Откуда им знать о пушках? — Константин улыбнулся. — Теперь ты знаешь правду о нас. Я бы не взял ни одного человека, сражающегося за дело, которое он не принимает как своё. Ты остаёшься? Ты готов сражаться вместе с нами?

— Я остаюсь и буду стрелять из ваших орудий вместе с вами, если вы того пожелаете.

— Хорошо сказано. Надеюсь, ты не сомневаешься, что меня устраивает это решение.

Хоквуд поднялся и поклонился.

— Если мой господин говорит от имени своего Народа, — сказал он, — я согласен.

Иоанн VIII Палеолог умер к концу года, его брат стал императором, Константином XI. Константинополь сразу почувствовал новый заряд энергии и оптимизма, исходящий от трона.

О турках было известно, что султан Мурад сосредоточил все усилия на разгроме албанского патриота Георга Кастриота. Таким образом, город пока пребывал в мире.

Византийцев вовсе не волновали события в Албании или дальнейший захват турками юго-восточной Европы. Жизнь в городе текла своим чередом: люди пили и ели, торговали и богатели, ссорились и время от времени восставали против реальных и выдуманных несчастий.

Но чаще всего они играли.

— «Зелёные»! — кричала Кэтрин Хоквуд. — «Зелёные»!

— «Голубые»! — скандировали люди по соседству. — «Голубые»![26]

Большинство всё же болели за «зелёных». Колесницы всё быстрее мчались по ипподрому: упряжки в четыре коня, наездники, натянувшие поводья, пыль из-под копыт и колёс.

Весь Константинополь оставлял работу в дни бегов, а в праздничные дни, как сегодня, все горожане собирались внутри стен старого Византия. Люди наслаждались зрелищем и духом соперничества, который часто служил началом жестоких раздоров. В такие дни на ипподроме, казалось, бьётся сердце народа.

Задолго до рассвета песок на беговых дорожках разравнивался, чтобы не было помех на пути лошадей. Белые каменные скамьи, окружавшие арену, вымывались и высушивались. Долго на них не усидишь, поэтому мудрые и богатые приносили с собой подушки, которые служили также снарядами при проигрыше любимой команды.

Самыми первыми на ипподроме появлялись продавцы снеди, потом раздатчики значков. Болельщики, прикрепив зелёные и голубые значки, обозначали свою приверженность той или иной партии.