— Ты рассчитываешь, что мы доверим тебе командование нашим флотом, Хоук-паша? — раздался гневный голос.

— Командовать будет не Хоук-паша, — в отчаянии заявил Хоук-паша, — командовать будет Энтони Хоквуд.

Мочениго внимательно смотрел на него несколько секунд, а потом сказал:

— Удалитесь, господин, мы должны обсудить ваше предложение.

Сержант охраны вывел Энтони из зала для совещаний в небольшую переднюю. Энтони подошёл к окну. Из него открывался вид не на площадь, а на маленький канал, через который был перекинут Мост вздохов.

Через полчаса дверь открылась, и появился секретарь.

— Пройдёмте со мной, господин, — позвал он.

Энтони вернулся в зал для совещаний. У него не было ни Капли страха или дурного предчувствия. Он скорее чувствовал себя подвешенным во времени, пока не знал приговора.

Он изучал лица людей, сидевших вокруг стола. По ним нельзя было понять результат голосования.

— Энтони Хоквуд, известный как Хоук-паша, — начал речь дож. — Ты известен как смертельный враг христиан. Но в этом городе остались записи, свидетельствующие, что твой предок, Вильям Хоквуд, посетил нашу республику как посол от Порты. Его принял дож и оказал поддержку. В те времена Венеция и Порта понимали друг друга и были союзниками. Теперь союз разорван по прихоти вашего султана. Мы воюем друг против друга, и ты пришёл к нам как враг и, более того, как человек, виновный в отвратительном преступлении. Мы не можем освободить тебя от бремени вины, которое лежит на тебе так же, как на всех турках. Твоя просьба о командовании флотом — чистая наглость. С учётом всех факторов мы решили заключить тебя в тюрьму и казнить. Это начало наших репрессий против турок. Мы будем мстить им за вероломство у Фамагусты.

— Приговор будет приведён в исполнение послезавтра на рассвете, — закончил дож.

По удивлённым взглядам присутствующих Энтони понял, что обычно смертельные приговоры исполняются немедленно.

Энтони был слишком потрясён, чтобы размышлять, что это могло означать. Он не боялся смерти — всю свою жизнь он находился бок о бок с ней. Его угнетала мысль, что он должен умереть, прежде чем отомстит за свой позор. К тому же это произойдёт тогда, когда Запад нуждается в нём.

— Увести заключённого, — приказал Мочениго.

Сержант тронул Хоквуда за плечо. Энтони хотел было что-то сказать, но передумал. Он не станет унижаться, умоляя этих высокомерных недальновидных правителей.

Хорошо хоть, что его не отдали на растерзание толпе, а вывели по коридору к мосту, который был перекинут через канал и сквозь плотный узор боковых решёток которого никто не мог заметить его, а тем более узнать.

Хоквуд знал, что вряд ли кто-нибудь придёт ему на помощь, скорее все будут приветствовать решение о его казни.

По ту сторону моста он обнаружил, что находится в другом здании. Он спустился на несколько пролётов лестницы и оказался в камере, которая станет его последним прибежищем на земле. При мысли о том, что ему предстоит провести здесь лишь двадцать четыре часа, Энтони становилось легче. Камера находилась ниже уровня канала, в ней стоял затхлый запах. Здесь было очень сыро, единственными звуками, нарушавшими тишину, были шлёпанье капель (пол на два дюйма покрывала вода) и шуршание крыс.

Но холодно в середине августа здесь не было...

Энтони развязали руки, но заковали лодыжки. Руками он мог разгонять крыс, но любое движение по камере причиняло ему боль.

Надсмотрщик вскоре принёс довольно приятную пищу, в основном макароны, а также вино и воду. Похоже, что его будут пытать — другую причину, по которой Мочениго отложил на день его казнь, было трудно представить. Хоквуд поймал себя на том, что думает, как поведёт себя, когда предстанет перед дыбой или топором. Он вспомнил Баязида: ещё одно своё преступление, выполненное во имя султана.

В камере не было ни одного окна, и Энтони подумал, что свечка вскоре погаснет. Он сел на тяжёлый металлический шар, к которому был прикован цепями, перекатив его в самый сухой конец комнаты. Здесь он какое-то время чувствовал себя относительно удобно, правда, ноги оставались мокрыми. Крысы рассматривали Энтони с некоторого расстояния, надеясь напасть на него во время сна.

Сидя у стены, Энтони думал о Барбаре и сыновьях. Ему пришлось поверить, что Мочениго сдержит слово и отошлёт их в безопасное место во дворец Корнаро... и что Барбару примут в семье. Если это произойдёт, значит, три сына вырастут и послужат Венеции и христианскому миру.

От усталости и напряжения Энтони задремал и проспал почти весь день. Он проснулся от того, что свалился с шара и упал в воду. Крысы с визгом бросились врассыпную.

Свеча догорела. Энтони немного постоял, надеясь, что его одежда быстрее высохнет. Затем услышал звук отодвигаемой защёлки.

Вряд ли он пробыл в камере двадцать четыре часа, значит, скорее всего его будут пытать.

Он смотрел на открывающуюся дверь и слышал, как гулко бьётся его сердце.

Вошёл тюремщик с фонарём в руках. Его сопровождал какой-то пожилой, богато одетый человек. Его лицо, обветренное и обожжённое солнцем, было грубым.

Хоквуд сразу понял, что перед ним моряк, такой же, как он сам. Да и кем ещё мог быть этот человек...

— Хоук-паша! Для меня большая честь находиться рядом с тобой, — сказал человек и представился: — Я Себастьяно Виньеро.

— Примите уверения, что я чувствую то же самое, — ответил Энтони. Он знал, что адмирал Виньеро командовал венецианским флотом и, несмотря на свои семьдесят пять, был решительным воином.

— Ты действительно покинул султана и намерен воевать на нашей стороне? — спросил Виньеро.

— Я надеялся на это, — Хоквуд посмотрел на закованные ноги, — но, кажется, у меня нет возможности.

— Расковать его! — приказал Виньеро и показал тюремщику какой-то пергамент.

Тюремщик, посмотрев на печать, снял с пояса ключи и наклонился, чтобы отомкнуть цепи.

— Тебе не причинили вреда? — спросил Виньеро.

— Нет, монсиньор.

— Хорошо. Тогда ступай со мной.

Пройдя по нескольким коридорам, Энтони, в конце концов, оказался во дворе. Здесь его ждали какие-то люди, они дали ему просторный плащ.

— Завернись в плащ и держи его покрепче, — предупредил Виньеро. — Ты должен скрыть свою бороду.

Теперь Хоквуда проводили по ступенькам к каналу, где его ждала гондола. Вместе с Виньеро они сели в неё, и лодку оттолкнули от берега. Несколько мгновений Энтони наслаждался солнечным светом, пробивавшимся сквозь ряды домов по обе стороны канала.

— Пойми, — предупредил Виньеро, — если ты сбежишь от меня, то встретишь свою смерть здесь, в Венеции.

Хоквуд кивнул. Его интересовало, что последует дальше.

Гондола пересекла канал, они поднялись на берег по ступенькам, поднимавшимся прямо из воды, и оказались перед распахнутой дверью. Хоквуд обнаружил, что находится в бесконечно длинном коридоре, наполненном водой и крысами.

Они ещё раз поднялись по ступенькам и прошли через какой-то зал, освещённый полуденным солнцем. Наконец они оказались в маленькой комнате, стены которой были заставлены книжными полками; посреди комнаты стоял огромный стол, заваленный бумагами.

За столом сидел Алвизо Мочениго.

— Извини за эту головоломку, синьор, — сказал дож. — Но это было необходимо. Садись.

В комнате было ещё два стула. Одежда Хоквуда оставалась липкой от сырости, поэтому он сел на краешек одного из них. Виньеро занял другой.

— За то, чтобы тебя казнить, проголосовало на два человека больше, — сказал Мочениго. — Если я хочу оспорить решение большинства Совета Десяти, то должен привести самые веские доказательства. Я случайно узнал, что люди голосовали не столько против тебя, сколько за то, чтобы разорвать союз, который мы подписали с папством и Испанией. Они хотят положить конец нашим потерям и вновь заключить мир с Портой.