Это нельзя назвать малодушием. Трудно изменить отношения, сложившиеся в течение поколений. Многие годы мы союзничали с турками, и среди нас есть люди, которые верят, что наша истинная судьба — быть сторонниками Османской империи. Им кажется, что мы должны сдать Кипр, уступив требованиям Селима, и искать с ним мира...

Я не такой человек, Хоук-паша. Эти примиренцы боятся и к тому же ненавидят папство. Так ведут себя большинство венецианцев. Христианский мир не доверяет нам, потому что мы — республика, наша форма правления претит им. Мысль о том, что мы богатая преуспевающая республика, невыносима многим.

Я хорошо понимаю всё это, но теперь настало время решать, какая из этих сил больше угрожает независимости Венеции: папство или Порта. По-моему мнению, это Порта. — Дож замолчал и пригубил вино из бокала, стоявшего на столе. — В Пие V я вижу единомышленника.

Виньеро наполнил другой бокал и предложил его Хоквуду. Энтони только прикоснулся губами к его краям.

— Я верю, — продолжил дож, — как верят и остальные, среди которых адмирал Виньеро, что мы можем нанести решительный удар по туркам только на море. Я думаю, что и ты понимаешь это. Запад посылал бесчисленные армии на Порту, все они были разбиты. В последние тридцать лет турки смогли захватить контроль над морем только благодаря нашему бездействию и разобщённости. За это время они — и ты — создали величайший флот в мире, по возможностям превосходящий любой флот Запада. И всё же этот зверь терпел поражение на море, не так ли?

— Да, — признал Энтони.

— Значит, он снова может быть разбит, если мы противопоставим ему подходящие корабли, мужественных людей и способных командиров. Все они собираются сейчас в Мессинском проливе... но с целью освободить Фамагусту. Как только известие о падении Фамагусты дойдёт до них, боюсь, что этот союз распадётся и адмиралы поведут свои эскадры по домам. Это будет катастрофой, потому что вряд ли такая сила сможет когда-либо ещё собраться. Я решительно настроен не допустить этого, что бы ни думали об этом кое-кто из моих коллег. Я верю, что ты принесёшь большую пользу нашему делу, синьор, если отправишься в Мессину и воодушевишь командиров своей решимостью, чтобы они, преодолев подозрения, вышли в море прежде, чем услышат о Фамагусте.

— Я хочу этого, — твёрдо сказал Энтони.

— Я буду рядом с тобой, — добавил Виньеро.

— Есть ещё одна причина, по которой я хочу использовать тебя, Хоук. Повторю: нам нужны не только корабли, но и командиры, способные разбить турок. У нас таких нет, — подвёл итог Мочениго.

Энтони удивлённо взглянул на Виньеро.

— Адмирал знает, о чём я говорю, — улыбнулся Мочениго. — Победы в морских битвах не обеспечиваются только гениальностью командующих. Они появляются в результате сплава гениальности и опыта. Опыта-то нашим командирам и не хватает, потому что ни один из них не вёл бой с турками. А верховный главнокомандующий... ты слышал о нём.

— Дон Хуан Австрийский.

— Он совсем мальчик и назначен только потому, что Филипп Испанский так захотел. — Мочениго скривил рот. — Испанцы ощутимо превосходят нас по флоту.

— Этого молодого человека ценят в Истанбуле, ваша светлость.

— Может быть, как солдата. В своё время он выиграл несколько битв, но никогда не сражался на море, — подчеркнул Мочениго. — Конечно, он в любом случае останется главнокомандующим. Возможно, будет трудно убедить его принять тебя. Но, если ты добьёшься своего и станешь его советником, наше дело только выиграет.

— Я попытаюсь, — сказал Энтони.

— Это опасная миссия, Хоук. Ты сильно рискуешь. Испанцы могут повесить тебя у всех на виду.

— Я понимаю.

— Мы с Виньеро дадим тебе рекомендации. Сначала я отправлю тебя в Рим. Попытайся убедить Пия V, что ты необходим, и твоё дело наполовину выиграно.

Энтони кивнул.

— Помни и о том, что твоя миссия опасна не только для тебя, но и для меня. В случае неудачи меня поставят к позорному столбу за доверие к предателю, я могу оправдаться только твоим успехом. Твои сыновья будут в опасности, если ты потерпишь неудачу или, более того, задумаешь предательство. Я хочу, чтобы ты понял это, Хоквуд. Твоя жена — моя племянница, об этом родстве ходило много слухов, когда узнали, что её насильно выдали замуж за такого человека, как ты. Твоя семья останется в Венеции до твоего победного возвращения. Поможешь разбить нам турок, проси меня о чём угодно, и если это в моей власти, ты получишь всё, что захочешь. Если ты не вернёшься, погибнув в сражении, твоим жене и матери будут возданы соответствующие почести, а твои сыновья получат приют. Но, если ты предашь нас, клянусь, ты услышишь крики своей жены в аду, куда она отправится вслед за тобой и сыновьями. Ты понял меня?

— Да, — мрачно ответил Хоквуд.

— Это хорошо. Начинай готовиться к поездке. Единственное, что теперь имеет значение, — это время.

Хоквуд отправился во дворец Виньеро, где принял горячую ванну и плотно поужинал.

Одежда не слишком хорошо на нём сидела, но она превратила его из турецкого паши в венецианца благородного происхождения. Парикмахер сбрил Энтони бороду, чтобы его не сразу можно было узнать.

Это было странным ощущением. Как и каждый турок, Энтони носил бороду сколько себя помнил. Взглянув в зеркало, он с трудом узнал себя.

— Ты сильно помолодел, — сделал вывод Виньеро.

— Мне тридцать четыре, — сказал Хоквуд.

— Без бороды ты выглядишь лет на десять моложе. Интересно, как отреагирует твоя жена...

Энтони тоже было интересно это узнать. Он отправился во дворец Корнаро. Был поздний вечер, и, хотя заходящее солнце всё ещё искрилось на колокольнях собора Святого Марка, воздух стал прохладным. На улицах, площадях и мостах прогуливалась нарядная публика, находившаяся, казалось, в наилучшем расположении духа. Дож ещё не объявил о падении Фамагусты. Люди знали только о том, что турецкий адмирал посажен в тюрьму и что его наверняка будут пытать, чтобы он выдал секреты.

Никто не обратил внимания на высокого чисто выбритого мужчину, которого сопровождали четыре охранника. Его короткие волосы были спрятаны под чёрной бархатной шляпой, тёмно-синие жилет и короткие штаны делали его похожим на итальянца.

Энтони затаил дыхание, когда, пройдя через ворота, оказался в садике за чугунной оградой, обвитой виноградом.

Охранники остались на улице. Энтони смотрел на единственную дверь, которая вела из садика во дворец.

Через несколько минут в проёме двери появилась Барбара.

Она очень изменилась, превратившись из турчанки в знатную венецианку. На ней было тёмно-красное бархатное платье с огромными подкладными плечами, по низу рукавов и нижней юбки шла кайма из тяжёлого бархата, шею и запястья украшали рюши из газа. Зачёсанные назад волосы открывали лицо. Как всегда, она была прекрасна, но никогда Энтони не видел её такой великолепной.

Барбара остановилась, её лицо выражало недоумение.

— Вас смутило, синьора, отсутствие бороды? — тихо спросил Энтони.

— Энтони? Господин мой? — Барбара с трудом признавала мужа.

Энтони протянул руки, и через мгновение жена была в его объятиях.

— О, Энтони... У меня такое чувство, что я нарушила супружескую верность.

— Я хочу, чтобы мы смогли вспомнить о ней, дорогая, — сказал Энтони. — У меня только несколько минут. — Он отстранил жену от себя. — Твой дядя посылает меня в Мессину.

— Значит, ты идёшь на войну? А мы остаёмся здесь?

— Ты будешь в безопасности. Дож дал мне слово. Живи ради наших сыновей, если я не вернусь.

— Но ты вернёшься, Энтони... — вцепилась в мужа Барбара. — Поклянись мне.

— Я вернусь, — сказал он, целуя жену.

— И тогда?

— Тогда мы будем по-настоящему счастливы...

Энтони ни словом не обмолвился о наказании за поражение, потому что поражения быть не могло. Если он не сможет победить, то умрёт в сражении...

Хоквуд не страдал отсутствием уверенности в себе.