Таким образом, казалось, Ровере удалось избавиться от Борджиа ещё раз, но он совершил смертельную ошибку. И вице-канцлер это хорошо знал. Чибо оказался на месте Ровере, но он был ещё более корыстным и продажным, чем Борджиа, и считал папство собственной кормушкой. К негодованию Ровере новый Папа Иннокентий быстро начал проявлять больше уважения к Борджиа, как человеку, разделявшему его вкусы, чем к своему прежнему покровителю.

Вскоре Чибо открыто признал любовницу Борджиа и его внебрачных детей: он был первым Папой Римским, решившимся на такой шаг. Он старался во всём подражать Борджиа. У него на приёмах всегда было полдюжины хорошеньких женщин, мечтавших пофлиртовать с самим Папой Римским.

Но больше всего Иннокентий жаждал денег. Ровере хотел отклонить любое взаимодействие с Константинополем, но Борджиа вмешался в ход этого дела и теперь праздновал победу. Папа согласился с мнением кардинала о том, что Джем именно тот человек, из которого можно извлечь выгоду.

Всё зависело от реакции Баязида на новые обстоятельства.

Вильям Хоквуд снова проявлял терпение. Весной 1485 года исполнилось три года, как он покинул Константинополь; боль его несостоявшегося обручения постепенно начала затихать. Память об Эме, однако, была такой же яркой. Он вспоминал расцвет её красоты и о том, как он мечтал о богатстве. Но всё это бесследно исчезло, едва коснувшись его.

Однажды Вильям проводил вечер за кубком вина с Родриго Борджиа. Быстро захмелев, он рассказал кардиналу историю своей жизни и своих несчастий.

Борджиа, казалось, внимательно выслушал его.

— Мой бедный юный друг, — сказал он, когда Вильям замолчал. — Моё сердце обливается кровью. Надо подумать, чем можно тебе помочь.

— Боюсь, ничего сделать невозможно, ваше преосвященство, — простонал Вильям. — Она богатая наследница и сейчас наверняка обручена с каким-нибудь французским аристократом. Возможно даже, Эме уже замужем.

— Всегда можно что-нибудь сделать, — настаивал Борджиа. — Оставь это мне. Мы должны выяснить, что стало с девочкой. Но моё сердце ещё более страдает при мысли о том, что ты живёшь в воздержании. Расскажи мне о гаремах, дворцах, о жизни, которой наслаждаются пленённые красавицы.

Вильям почти ничего не знал о жизни гарема, но понимал, что кардинал хочет развлечься, поэтому украсил свой рассказ пикантными эпизодами, которые когда-то слышал, не зная, правда это или нет.

Борджиа был восхищен.

— И ты до сих пор не изведал римских женщин? — спросил он.

— Я ничего не знаю о них.

— И это говоришь ты? Ужасный турок? Я обещаю исправить это положение. Через неделю в моём загородном доме в Тиволи состоится званый ужин. Ты должен присутствовать там, причём без всякого страха. Я пошлю за тобой, и ты проведёшь у меня в гостях несколько дней. Тиволи — восхитительное место, а я гарантирую тебе великолепную компанию.

«Почему бы и нет?» — размышлял Вильям. В течение трёх лет он всё время находился в напряжении и жил как монах. Было бы глупо отказываться от любого лакомого кусочка, который кардинал бросал ему.

На следующей неделе у Вильяма было подходящее настроение для того, чтобы расслабиться. Дело в том, что Хусейн наконец вернулся из Константинополя. Султан, казалось, был доволен тем упорством, с которым Вильям следовал за Джемом по всей Европе.

«Падишах считает, что взаимопонимание с его святейшеством, — писал везир, — соответствует общим интересам. Тебе поручается начать переговоры с условием, что принц Джем непременно будет отдан в твои руки. Падишах понимает, что необходим выкуп, и уполномочивает тебя предложить его святейшеству пятьсот тысяч крон за возврат, принца живым или мёртвым».

Это обещало быструю удачу. Вильям отправился в Тиволи в наилучшем настроении.

Городок Тиволи, расположенный у подножия Апеннин в двадцати милях к востоку от Рима, был поистине восхитителен. Богатые римляне выбрали его местом отдыха ещё во времена императора Адриана, руины дворца которого до сих пор посещались любителями старины.

Прохладные бассейны и журчащая вода фонтанов в саду дворца Адриана напомнили Вильяму Брусу. Но этот дворец был ничто по сравнению с дворцом Родриго Борджиа, в котором пол был из белого мрамора, а в залах для приёмов висели полотна итальянских мастеров Боттичелли и Перуджино; потолки были расписаны фресками с изображением резвящихся нимф и купидонов.

Воспитанный среди мусульман, Вильям был удивлён, увидев в Венеции и Париже изображения человеческого тела, но он никогда не видел такой обнажённой непристойности.

Борджиа встретил его очень тепло, и Вильям поведал кардиналу хорошие новости из Константинополя. Затем Вильяма провели в комнату для гостей, отделанную с изысканной роскошью. Он был поражён, увидев огромные кровати под балдахинами с мягкими матрасами. Вильям знал, что местная аристократия спит на таких матрасах, но никогда не встречал таких роскошных, как здесь.

Услужливые пажи и стайка девушек стояли у его купальни с ленивыми фальшивыми улыбками, ожидая его приказаний. Девушек, он отпустил, но юноши прислужники очень смущали его. Когда он каждый день принимал ванну у себя дома, евнухи помалкивали. Но эти юноши постоянно болтали... и болтали о нём. Они говорили так быстро, что Вильям мог уловить только суть их разговора. Он чувствовал себя очень неловко.

Вильям позволил им одеть себя в прекрасные шёлковые штаны и сатиновый дублет[61], перехваченный серебряным шнурком на поясе; наряд завершил головной убор типа колпака, называемого чапероном.

Вильям подумал, что теперь он настоящий красавчик; Борджиа и его гости встретили Вильяма аплодисментами. Некоторых мужчин он видел раньше, но присутствующие женщины были совершенно незнакомы ему. Все они были в дорогих одеждах, но их горящие глаза и непристойные жесты свидетельствовали, что это, конечно, не знатные дамы.

К удивлению Вильяма, на ужине присутствовали двое прекрасных детей, которых он помнил со времени своей первой встречи с Борджиа. Маленькая девочка подала ему руку для поцелуя и сказала тонким голоском:

— Вы очень красивый мужчина, синьор.

— Ну вот, — сказал Борджиа. — Твоё будущее обеспечено. Моя дорогая Лукреция оценила твои достоинства.

Ужин, начавшийся около десяти вечера, длился до двух часов ночи. Блюда сменяли друг друга, подавались огромные кувшины вина. С непривычки у Хоквуда закружилась голова, но, когда Борджиа вдруг выбросил мешок на середину зала, сознание его прояснилось. Из мешка рассыпались золотые монеты.

Гости, предвкушая удовольствие, захлопали в ладоши, несколько женщин встали.

— Только без помощи рук, — объявил Борджиа, — и без тряпок...

К удивлению Вильяма, женщины мгновенно разделись под одобрительные возгласы гостей. Обнажившись, они протянули руки слугам, которые связали их у каждой за спиной. Женщины побежали в главный зал и, упав на колени, начали хватать монеты зубами.

Весь зал, казалось, заполнился поднятыми задами, трясущимися грудями, напряжёнными мускулами живота и бёдер, разметавшимися волосами и криками. Женщины кусались, отталкивая друг друга от монет.

Взглянув на Борджиа, Вильям обнаружил, что тот похотливо улыбается.

— В любом случае все они шлюхи...

Вдруг одна из женщин, удерживая монету зубами, подбежала к столу и выплюнула её на скатерть перед Вильямом.

— Я выбираю тебя своим опекуном, монсиньор, — сказала она и помчалась обратно к дерущимся.

Борджиа захлюпал в ладоши.

— Ну вот! На твоём счету ещё одна победа. Теперь это Маргарита — молодая женщина.

Вильям хотел увидеть, как реагирует маленькая девочка на это непристойное зрелище. Её глаза горели от возбуждения, она хлопала в ладоши Каждый раз, когда кто-нибудь из женщин добивался успеха.

Каждый мужчина в зале был возбуждён, каждый аплодировал своей любимице — все женщины выбрали опекунов, чтобы быть богатыми. Маргарита действительно оказалась самой ловкой — перед Вильямом уже лежали пять золотых монет. Наконец Борджиа встал и призвал всех остановиться.