— Это меня устраивает, о падишах.

— В Истанбуле живёт молодая женщина по имени Барбара Корнаро. Я отдам её тебе.

— Так просто? — Энтони удивлённо посмотрел на султана.

— Сокуллу, — нетерпеливо сказал Сулейман. — Познакомь синьору Корнаро с моим решением по поводу её дочери.

Везир склонил голову.

— Эта юная госпожа очень высоких кровей, в общем-то она принцесса, — сказал Сулейман. — Её тётка была королевой Кипра.

— Согласится ли столь знатная госпожа на свадьбу с неизвестным моряком, о падишах? — недоумевал Энтони.

— Ты не неизвестный моряк, — улыбнулся Сулейман. — Ты Хоук-паша, и, что более важно, тебе благоволит султан. У неё нет выбора, пока она здесь, в Истанбуле.

Позднее Сокуллу рассказал Энтони: Екатерина Корнаро — венецианка знатного происхождения — была выдана замуж за Джеймса II Лусиньяна, короля Кипра, в 1472 году для скрепления союза двух стран. Вскоре он умер, оставив жену беременной. Она родила сына, Джеймса III, и должна была быть регентшей до тех пор, пока сын не достиг бы совершеннолетия. Она приняла титул королевы. Ей было только девятнадцать лет. Екатерине было очень трудно править таким неспокойным государством, да ещё окружённым османской территорией. Но она справлялась с этой обязанностью на протяжении шестнадцати лет. Но когда её сын умер, она отреклась от трона и отдала Кипр своей родной Венеции. По возвращении домой она устроилась в Тревизо, где ей даровали поместье, и до конца своих дней удерживала титул королевы.

Эта девочка, Барбара, внучка одного из братьев той королевы. Да, когда несколько лет назад новый мирный договор был заключён между дожем и падишахом (все предыдущие были расторгнуты после того, как венецианцы посчитали нужным возобновить войну), мы потребовали заложников. Представители благороднейших из венецианских семей, заложники, приехали жить в Истанбул.

Племянник Екатерины Корнаро был одним из них. Он приехал со своей женой и несовершеннолетней дочерью... и с тех пор находится здесь.

— Они пленники падишаха? — сделал вывод Энтони.

— Фактически, но не формально, — допустил Сокуллу. — Пьетро Корнаро живёт в собственном дворце и пользуется всевозможными привилегиями. Но если султан и Венеция когда-либо развяжут войну, он будет казнён. Но разве не такая участь ждёт каждого в империи, Хоук-паша? Ты, как никто, должен это знать. Поверь, я ценю и уважаю остроту твоего ума, но посоветовал бы тебе контролировать свои мысли и поступки, по меньшей мере, пока ты в Истанбуле. Что касается госпожи Барбары... Мне известно, что эта женщина необычайной красоты и прочих достоинств. Лучше тебе не найти.

— Я понимаю, мой господин, — согласился Энтони. — Я должен повиноваться падишаху во всём.

И всё же Энтони чувствовал себя неловко. Как бы хорошо ни старалась мать обучить его, он мало знал — в Алжире было немного книг, подходящих для чтения. И, как бы он ни удовлетворял своих наложниц, он понимал, что существует огромная разница между тем, когда тебя развлекают две служанки, и когда ты должен сделать то же самое с молодой женщиной, которая, безусловно, будет оценивать себя выше.

Фелисити была менее удивлена.

— Жена! — объявила она. — Вот так просто! — Она щёлкнула пальцами. — Девушка, которую я никогда не видела.

— Это приказ падишаха, — объяснил Драгут, который вместе с Энтони вернулся в Галату. — Говорят, что она очень красива, — продолжал Драгут. — Их семья очень богата. За ней дадут большое приданое. Она будет жить во дворце Хоуков, который падишах приказал отреставрировать для тебя, госпожа.

Фелисити несколько помягчела, узнав, что может пользоваться неограниченным кредитом для восстановления дворца. И всё же до конца она не простила.

— Падишах полагает, что таким образом он покупает меня, он хочет, чтобы я забыла об убийстве мужа, — говорила она.

— Я сомневаюсь, что он думает об этом, госпожа, — ответил Драгут. — Он хочет восстановить былую славу Хоуков.

Фелисити была удовлетворена, когда сам Мехмед Сокуллу пожаловал к ним во дворец. Он посмотрел, как идут работы по реставрации помещений.

— Я думаю, — прокомментировал он, — что такой дворец подойдёт и для принцессы. Синьор и синьорина Корнаро уже ждут вас.

— Моего сына нет дома, — сказала Фелисити. — Он в бухте около своих кораблей.

— Я это знаю, госпожа, — улыбнулся Сокуллу. — Поэтому я и пришёл. Падишах распорядился, чтобы свадьба состоялась по европейским обычаям. Ты должна посмотреть невесту. Хоук-паша не увидит её до самой свадьбы.

Фелисити задержала дыхание и внезапно разнервничалась.

— А эти господа меня примут?

— Считай, что уже приняли, — Продолжал улыбаться везир. — Такова воля падишаха.

Дверь открылась, и Беатриче Корнаро взглянула на свою дочь.

— Пришла англичанка, — сказала она, — да ещё с везиром.

Барбара поднялась со стула. Сердце её билось, она чувствовала, как румянец обжёг её щёки.

— Сядь, девочка, — приказала мать. — Иначе упадёшь. Мы должны заставить их подождать, хотя бы некоторое время. Мы заложники, но не рабы.

Барбара села. Её мать устроилась рядом.

— Ты боишься? — спросила она.

— Да, мама.

— Хорошо. Так и должно быть. — Выражение лица Беатриче Корнаро — она была Мочениго, древнее и могущественнее рода в Венеции не было — смягчилось. — Мы жертвы великого преступления. И если страдание должно стать твоей судьбой, помни, что надо быть достойной имени семьи.

— Да, мама, — сказала Барбара.

— Этот неотёсанный пират почему-то стал любимцем султана. Это только небесам известно... Но небеса не имеют отношения ко всему, что связано с османцами. Кажется, султан убил его отца, как убил многих, и теперь хочет исправить свою ошибку. Возможно, это и так... но настолько, насколько возможно и то, что только некоторые из сыновей его жертв смогли выжить. В противном случае он мог бы уничтожить половину своей империи. Послушай меня, девочка: этот дикарь захочет пользоваться твоим телом самыми варварскими способами.

Барбара с трудом удерживала дыхание.

— Да, мама.

— Тебе придётся пойти на это, потому что сам дож согласился на ваш брак. У нас нет выбора, и мы должны принять решение твоего мужа — с тобой не будет исповедника. Можно ли придумать что-либо более варварское? И он называет себя христианином. Но по меньшей мере они согласились на слуг. Ты не будешь совершенно одна в этом логове беззакония.

— Да, мама.

— Помни, что, если ты родишь сына, он станет твоим.

— Да, мама.

— Помни также, что ты самая красивая женщина из всех, которых он когда-либо встречал.

— Правда, мама?

— Вот зеркало. Взгляни на себя.

Барбара повиновалась. Действительно, несмотря на строгий запрет проповедника, она каждую минуту теперь смотрелась в зеркало.

Прежде всего Барбара осмотрела свой наряд. Ожидая гостей, она надела всё самое лучшее: тёмно-зелёное бархатное платье, окаймлённое мехом (не потому что эти дни были особенно холодными, а потому что так решила мама, чтобы показать их богатство), белую нижнюю юбку, открытую от талии до пола, платье было стянуто назад от бёдер, также из бархата с цветочным рисунком; воротник и рукава отделаны богатой каймой, а на шее и запястьях — газовые перья. Пояс и флакончик с ароматическими солями, сделанные из золота, усыпаны драгоценными каменьями, так же как и головной убор.

Её волосы были тщательно уложены и прикрыты чепцом — такова была мода. Но Барбаре хотелось открыть волосы, потому что они были необыкновенно хороши. Цвета красного дерева, они были пушистыми и волнистыми и, распущенные, делали всё остальное в ней несущественным. Спрятанные под чепцом, они открывали её лицо с высокими скулами, с прямым носиком, острым подбородком, большим ртом и широко посаженными янтарными глазами. Её розовато-белая кожа напоминала красавиц, сошедших с картин Тициана.

Наряд подчёркивал стройность Барбары, её широкие бёдра и холмики груди. Линия талии говорила о необыкновенно длинных ногах.