Этот ярус садов утопал в кустах жасмина; его тонкий и вкрадчивый аромат напоминал о Рее, наполняя сердце мона Гватхи старой горечью. Он любил свою жену, несмотря на то, что их обручение состоялось, когда она ещё не родилась, а сам он только начал ходить. Он полюбил Рею после брака, найдя новую радость в трепетной заботе и дружбе с ней; первые годы их союза стали лучшими в его жизни. У них долго не было детей, и они вместе молились духам Маантраша, которые вскоре откликнулись на их просьбы и послали им Ниэре, а ещё позже — Танара. Впрочем, Танара потом так же легко отняли, прихватив и его мать. Мон Гватха любил жену — но не то, чем она теперь стала. Он не мог заставить себя относиться к этому существу — то находящемуся в ребяческом забвении, то бьющемуся в судорогах внезапной ярости — как-то иначе, кроме как с жалостью и отвращением.

После того двойного горя его единственным сокровищем осталась Ниэре — безгранично любимая и так похожая на Рею, но странная и взбалмошная девочка. Своими выходками она нередко доводила мона Гватху, от природы мягкого и миролюбивого человека, до открытого гнева, но он ни разу не осмелился поднять на неё руку или поручить кому-то это сделать. Он никогда не знал, чего от неё ожидать, а её не по-детски серьёзные, но совершенно безумные по сути рассуждения ставили его в тупик: все свои слова и поступки, даже самые неподобающие, она всегда могла обосновать чётко и логически, как смогут не все старые мудрецы, но эта логика оставалась недоступной мону Гватхе. Она могла кого угодно вывести из себя своим непослушанием, мгновенными сменами настроения, болтливостью или показным равнодушием, неопрятностью, дикими мнениями о самых простых и общепринятых вещах. А ещё гордостью: мон Гватха, кажется, ни в ком не встречал такой независимости и такого самомнения, как в этом худеньком, недавно расцветшем подростке. Всё это было, конечно, совершенно лишним в девушке, тем более — наследнице Маантраша. И, тем не менее, она оставалась единственной и ненаглядной дочерью мона Гватхи, его отрадой и надеждой, эхом его юности. И сейчас он предпочёл бы озаботиться предстоящей свадьбой этого эха, а не государственными делами.

По дорожке навстречу мону Гватхе шагал высокий, широкоплечий человек в тёмном одеянии; он легко узнал его. Они поравнялись и раскланялись.

— Мон Гватха.

— Мон Бенедикт.

Бенедикт был одним из главных перлов и одновременно главных загадок двора. Давно, лет двадцать назад, будучи тогда молодым ещё мужчиной, он появился у ступенек трона бывшего рагнара буквально из ниоткуда: никто не знал, откуда он родом и каково его настоящее имя (мон Гватха не сомневался, что Бенедиктом он назвался просто так; трудно было представить более нелепое слово). По его словам, он родился свободным, но какое-то время оставался при одном из Владетелей в качестве простого раба-слуги. От этого жалкого положения он сумел подняться до места в Совете Рагнарата, приобрести громадное влияние на рагнара, а ещё прославиться необыкновенным умом, дипломатичностью и, как ни странно, безукоризненной честностью. Сейчас он, кроме прочих своих дел, учил сына рагнара; мон Гватха был уверен, что для него невозможно было бы найти лучшего наставника. Он всегда относился к Бенедикту с искренним уважением и отдал бы Нери ему, если бы не его тёмное происхождение и напрочь закрытый, почти жреческий образ жизни.

— Я думал, сам повелитель придёт поговорить со мной. Он сказал, что дело чрезвычайной важности и требует обсуждения с глазу на глаз.

— Так и есть, — кивнул Бенедикт. В его речи никогда не ощущалось следов северного акцента, хотя внешность явно была внешностью северянина: светлые волосы, в которых почти невозможно заметить проседь, и серые глаза. — Но рагнар не смог прийти и поручил дело мне. Речь о кентаврах, конечно.

— Кентавры...  — протянул мон Гватха; они пошли рядом. — Неужели на границе опять неспокойно? На Совете я не слышал ни слова об этом.

— И правильно — пока это в строгой тайне. Моны слишком хорошо помнят события десятилетней давности и слишком злы на кентавров. Они только ждут повода, чтобы развязать войну, поэтому я отговорил рагнара от обнародования переговоров.

— Ты думаешь, что войны можно избежать? — усомнился мон Гватха. — Каким же образом?

— Рагнарат мог бы пойти на уступки. Например, в отношении земель между озером Кенд и Заповедным лесом. У кентавров есть все основания считать их своими.

Мон Гватха некоторое время обдумывал эту мысль. Нет, чистой воды безумие. Даже странно слышать такое от разумного и довольно расчётливого Бенедикта.

— Там слишком много наших поселений, часть земель распахана. И даже если бы это было не так, рагнар бы никогда не одобрил это. Это ущемляет гордость Рагнарата.

— Я знаю, — Бенедикт вздохнул. — Потому мне и нужна помощь такого умного человека, как ты.

— Помощь в чём? Хочешь, чтобы я убедил рагнара не вступать в войну? — мон Гватха усмехнулся, едва удержавшись от приступа хохота. — Видишь ли, Бенедикт, я уже немолод, но не могу позволить себе умереть. Ты предлагаешь мне бросить Маантраш на плечи шестнадцатилетней девочки?

— Кто знает — может быть, ты возродишься в будущем управителе земель, — скупо улыбнулся Бенедикт; на щеках и в уголках глаз у него собрались морщинки, выдававшие возраст. — А если серьёзно — ты ведь знаешь, сколько ты значишь для рагнара и всего Совета; твоё слово — слово одного из первых Владетелей. Если бы ты поддержал мои взгляды, вместе мы доказали бы их. Хотя ты, разумеется, вправе отказаться и делать с этим всё, что тебе заблагорассудится. Я и так рискую головой, доверяя тебе эти сведения... Мон Гватха, мы не можем воевать с кентаврами. Ты знаешь, какой разброд в наших войсках. Конечно, в широком смысле Рагнарату ничего не угрожает, но они опять разорят северо-запад, который едва оправился от прошлого раза. Пострадают невинные люди. Этого нельзя допускать.

— Хорошо, я поговорю с рагнаром, — сдался мон Гватха, — но обещать ничего не могу... Надо полагать, ты уже начал действовать.

— Да, сегодня утром к ним отправлено ещё одно посольство с новым вариантом договора — и возможностью исправления. Тебе придётся дождаться здесь результатов, если ты собираешься повлиять на ситуацию.

— Дождаться результатов? — мон Гватха остановился и снизу вверх недовольно посмотрел в невозмутимое лицо Бенедикта. — Через двенадцать дней свадьба моей дочери, и вряд ли ты не слышал об этом. Я не могу остаться надолго. Только не сейчас.

Они как раз подошли к небольшому фонтану в форме цапли, одного из воплощений духа Гвейи. Тихое журчание перекликалось с далёким шумом Великой реки, которая делала излучину за холмами, видневшимися в стороне от исполинской башни-сада.

— Мне жаль, но я действительно не слышал, — сказал Бенедикт, рассеянно дотронувшись до воды в фонтанчике кончиками пальцев. — Свадьбу можно перенести.

— Это не так просто сделать — мон Кнеша, знаешь ли, не пахарь или цирюльник...

— Мон Кнеша? — моментально изменившимся тоном переспросил Бенедикт. — Ты выдаёшь дочь за мона Кнешу?

— Не трудись, мне известно, что ты его ненавидишь, — отмахнулся мон Гватха, — причём для этого нет никаких причин. Всё решено, и они уже помолвлены.

— А я и не собираюсь ничего говорить. Это твой выбор, Гватха, — впервые, кажется, Бенедикт не прибавил к его имени статус. — Однако ты ошибаешься дважды — я не ненавижу его, но со всей ответственностью заявляю тебе и ещё кому угодно, что мон Кнеша — последний негодяй и не принесёт твоей дочери ничего, кроме горя.

— Ну, об этом уж позволь судить мне, — вспыхнул мон Гватха. Он всегда считался с мнением Бенедикта, но в этом вопросе он, на его взгляд, давно не отличался беспристрастностью. — Он достойнейший человек — умный, прямой, обходительный...

— Прибавь: лживый, как торговка.

— Сдерживай себя, когда говоришь о моём зяте... Прекрасно зарекомендовавший себя перед рагнаром, перед двором, передо мной... Храбрый, но осторожный. К тому же поэт и художник с прекрасным образованием и вкусом. Конечно, он не равен Нери по рождению, но на свете вообще не так много тех, кто с ней в этом сравнится — говорю не хвалясь...