Взгляд его был строг и добр одновременно, осанка величественна, движения серьёзно-важны. Он не был угрюм, но в то же время и не был весел. Позади трона правителя стояли, опершись на копья и секиры, его закованные в железо соратники. В первом ряду их стоял названый брат Рюрика, Олоф. Рядом с ним, в гордых, величавых позах, видны были Синеус и Трувор, Аскольд и Дир.

А дальше, за этой первой ладьёй, как птицы хищные, скользили по тёмно-зелёным волнам великой реки славянской бесчисленные ладьи с суровыми пришельцами далёкого севера.

На никогда не видавших такого великолепия приильменцев эта картина произвела неотразимое впечатление. Их избранник казался им и на самом деле каким-то посланником богов. Так не вязалась представившаяся их глазам картина с обычной простотой их жизни.

Наконец они стали приходить в себя.

— Привет тебе, князь наш великий! — пронеслось над высокими берегами Волхова приветствие прибывшему в пределы земли славянской первому и единому её вождю. — Привет тебе, здравствуй на многие лета, надёжа наша, красное солнышко!

Искренно было это приветствие, неподделен был восторг народных масс. От всей души называл народ своего нового вождя и «надёжей», справедливо ожидая от него единой незыблемой правды, и «красным солнышком», каким показался ему в первый момент этот призванный чужеземец...

Рюрик милостиво кивал в ответ на радостные крики народных толп, заполнивших собой оба волховских берега.

Около самого Новгорода ладью Рюрика окружили ладьи со старейшинами всех приильменских родов.

— Бьём тебе челом, князь наш, свободным вечем избранный! — начал самый старый из них. — Пусть хранит тебя Перун многие лета! От лица всего народа славянского приветствуем мы и тебя, и жену твою! Сделай нам милость: явись на вече, покажи лицо народу твоему и прими от нас смиренные дары наши!..

— Благодарю тебя, старик, — громко заговорил Рюрик. — Принимаю за истину я речь твою и верю, что через тебя говорит со мной весь народ... Буду я сейчас на вече вашем и приму там дары, вами приготовленные!..

Всё это было произнесено таким властным тоном, что старейшины не нашли сразу ответа. Они только низко кланялись князю, не смея даже сесть в его присутствии на скамьи своих ладей. Каждый из них нутром чуял в Рюрике грозную, несокрушимую силу, с которой бороться было уже теперь невозможно.

Сам же Рюрик после того, как ответил на приветствие послов, не сказал им более ни одного слова. Они как будто перестали существовать для него. Теперь князь ласково говорил с окружавшими его начальниками отдельных дружин.

Тем временем несколько ладей с вооружёнными дружинниками обогнали ладью Рюрика и первыми пристали к пологому берегу Волхова, откуда можно было войти прямо в Новгород. Легко поднялись они в гору, не совсем вежливо расталкивая толпившийся народ. Сначала это не понравилось новгородцам, но вид закованных в железо варягов сразу же успокоил чересчур вспыльчивых.

Наконец наступил самый торжественный миг...

Первый русский князь сошёл со скандинавской ладьи на ставшую ему вторично родной землю.

Тут Рюрик преобразился... Лицо его запылало восторгом, в глазах заблестел огонь радости.

— Родная страна, — воскликнул он вдохновенно, — приветствую тебя! Снова вступаю я на родимую землю. Не прежним изгнанником, не враждебным пришельцем прихожу я к тебе, а полновластным властелином твоего народа и верным твоим сыном... О, всемогущие боги! Снова примите мою клятву, как некогда принимали вы другую. Клянусь я все силы свои употребить для блага ильменской страны. Клянусь возвысить её на славу векам. И служить буду ей, насколько сил моих хватит... Не будет неправды при мне в родах славянских, и засияет в них правда ярче солнца. Всё, всё тебе, родная страна... Отныне не варяг я, не норманн, не пришелец я тебе, а твой верный и первый слуга, преданный сын! Горе тем, кто осмелится обидеть тебя, — есть отныне у тебя защитник...

С изумлением слушали окружающие эту несколько беспорядочную речь; но более всего поразили людей горевшее восторгом и воодушевлением лицо Рюрика и крупные капли слёз, навернувшиеся на его глаза.

— А теперь — на вече! — громко сказал, подавив волнение, Рюрик. — Пойдём, покажем лицо своё нашему народу.

Он бодро шагнул вперёд.

Двое слуг расстилали перед ним богатый ковёр, а вокруг, как гул морских волн, неслись восторженные крики:

— Привет тебе, солнышко наше красное, надежда наш, князь великий!..

19. Русь единая

рибытие князя, его первое появление пред народом, обращение к вечу — обращение гордое, надменное, какого вечевики и вообразить себе не могли, произвели невыразимо сильное впечатление на народ приильменский и в особенности на новгородцев.

Они до последней минуты воображали, что князь будет для Новгорода тем же, чем были до тех пор его посадники, и вдруг пришлось жестоко ошибиться.

— Да он на вече-то и внимания не обращает, как будто и нет его совсем, — толковали и в самом Новгороде, и в родах. — Верно, что знать его не хочет!

Но и это вскоре обратилось в пользу Рюрика.

— Одно слово — князь самодержавный, какого призывали мы и какого нужно было нам. С ним много шутить не будешь! — стали отвечать на замечания о надменности князя.

— А зато, как шёл-то он к нам! — восторгалось большинство. — Именно, что солнышко красное! Какие ковры пред ним расстилали, чтобы ножек своих не запачкал.

— Так и быть должно. Не подобает князю нашему прямо по земле ступать сырой...

— А на вече-то? Ведь он один на помосте стоял.

— Верно, что один, у самого колокола!

— Наши старейшины на самой нижней ступени сбились и голоса подать не посмели...

— Где тут подать! Головой кивнул бы на виновного, и как не бывало его на свете белом!

— На то он и князь самодержавный! Никто ему перечить не смеет!

Этим последним доводом заканчивались обыкновенно все разговоры о новом князе. Новгородцы, а за ними и остальные ильменские славяне прониклись сразу же мыслью о неизбежной покорности единоличной власти, а так как это, по мнению большинства, могло вести только к общему благу, то особого неудовольствия в народе не было...

Но наибольшее впечатление произвёл поклон Рюрика собравшимся славянам, а затем и то, что произошло после этого поклона.

В пояс поклонился князь своему народу.

— Роды приильменские, — сказал он, — к вам обращаюсь я со своею речью... Добровольно, без всякого понуждения избрали вы меня своим князем, обещаю я послужить на пользу вам, но знать вы должны, что ни с кем никогда отныне ни я, ни приёмники мои не разделят данной вами же власти... Только единой властью силён будет народ славянский. Только в ней одной его могущество, поколебать которое никто не может... Да исчезнет с приходом рознь между вами, и да будете вы все как один, а один — как все. Сплочённые, скреплённые, будете вы расти и усиливаться на свою славу, во веки веков...

Слова эти произнесены были с особым выражением.

— Что он говорит-то такое, как это все — как один?

— Что же, в родах наших старшего не будет? Всё это совсем непорядок! — загалдело вече.

— Хотим жить по-старому, как отцы и деды наши жили!

— Князь над старейшинами только! Пусть их судит, а мы по-прежнему... К нему только на суд идти будем.

— Пусть нас на войну только водит да от врагов со своею дружиной обороняет, вот его дело...

— А в роды мы его не пустим!

— Не по-нашему — так и ссадим. Не таких выпроваживали.

— Сам Гостомысл нас уважал!

Вече забылось... Может, это была просто попытка крикунов заявить о себе, как это бывало раньше при посадниках, может быть, и на самом деле вечевикам захотелось показать, что и они не последние спицы в колеснице нового управления, что они заставят князя разделить свою власть с вечем.

Но что произошло после этого, надолго осталось в памяти крикунов и послужило им хорошим уроком на будущее.