Только вид Гостомысла был печален и даже угрюм. Печать тяжкого горя легла на чело его с тех пор, как умер в земле чудской единственный любимый сын его, Словен, ради которого и принял он всю тяготу посадничества новгородского.

Не сиделось молодцу на родной сторонушке, на берегах великого славянского озера Ильменя. Как ни останавливал сына старик, не послушался Словен мудрого отца, отправился из Новгорода искать счастья в чужой чудской стороне за Пейпус-озером. Там и сложил он свою буйную голову...

Доходили до Гостомысла вести, что не даром побывал Словен в землях чудских, не даром он пролил там свою кровь, — говорили старику, что срубил он там город, который по его имени назвали Словенском. Да что толку в этом?

Остался у Гостомысла, как память единая о сыне любимом, внук Избор. Живой, умный растёт мальчик — весь в деда-разумника и отца-храбреца.

Больше жизни, больше власти, больше себя самого любит Гостомысл внука, для него он и в посадниках держится.

Есть у Гостомысла замысел тайный; никому он не поверяет его, ни с кем своими тайными мыслями не делится... При новгородских порядках опасно, если кто в думы такие проникнет.

Так и держит Гостомысл про себя этот замысел. Не о себе он думает — о своём любимце, внуке Изборе. Для него одного только и старается...

А тут вон чернь новгородская шумит, кричит: «Долой посадника!».

Посмотреть, что бы они без Гостомысла поделали!

До слуха его донеслись угрожающие крики враждебно настроенной толпы. Сохраняя внешнее спокойствие, он, однако, глядел по сторонам так грозно, что не одна рука в толпе потянулась к шапке, чтобы почтительно обнажить перед проходившим посадником голову.

Даже самые отчаянные крикуны приумолкли...

Неспешно подошло шествие к вечевому помосту. Первыми взошли на него и заняли вторую от земли ступень «концевые» старосты, следующая, третья, — принадлежала старшим боярам, на четвёртой поместились степенные бояре и, наконец, на гладкую площадку помоста поднялись Гостомысл и дряхлый Витимир.

Таким образом, всему вечу ясно были видны все избранные власти Новгорода.

Посадские дружинники разместились вокруг помоста, держа шумевшую и напиравшую толпу в некотором отдалении.

Нижняя ступень оставалась пустой — она предназначалась для тех, кто хотел говорить с неё вечу.

На помосте никто не сидел — все стояли, даже сам немощный Витимир.

Едва только Гостомысл вошёл на помост, вечевой колокол перестал звонить.

— Мужи и люди новгородские! — зычным голосом начал один из степенных бояр. — Собрались мы сегодня, чтобы сообща решить дела разные, а больше для того, чтобы обсудить всем вместе предложение послов свейских, прибывших к нам из Нево-озера... Желаете ли вы начать вече?

— Желаем, желаем, давно пора! — послышалось со всех сторон.

Гостомысл низко поклонился толпе, которая немедленно ответила ему тем же.

— Кто слово до веча имеет, выходи! — крикнул тот же степенный боярин.

Однако никто не вышел.

Это вече собрано было не народом, а самим посадником, и собрано внезапно, так что таких дел, разрешения которых требовал бы сам народ новгородский, не было.

Галдевшая и враждебно настроенная против посадника толпа, лишь только смолк вечевой колокол, разом притихла и обратилась в слух.

Все знали о прибытии в Новгород людей свейских, и всем было любопытно узнать о цели их прибытия.

Воцарилась тишина. Все взоры устремились на посадников.

9. Вече

ервым заговорил сам Гостомысл.

— Да будет известно вам, мужи новгородские и людины, — раздался его звучный приятный голос, — что прибыли к нам норманнские мужи. Ярл норманнский Фарлаф ведёт их, а с ним ярлы Стемид, Инглот, Руар и другие многие. А идут они путём торговым из Киева-городка, а через него они прошли от греков. Хотят теперь они с нами торговать и нам предлагают идти вместе с ними по городам нашим, пятинам и весям. Да отпустим мы с ними детей наших, пусть приучатся они доблестям знатным и делу торговому. А в случае, если согласия вашего на то не будет, то просят они пропуска свободного через Ильмень-озеро и через земли славянские, чтобы не задерживать дел их, а провожать везде с почётом, а где найдётся, и товары их на наши сменивать. Что скажете? Как решите, так и быть!

Гостомысл вопрошающе смотрел на толпу.

— Что скажете? Как решите, мужи новгородские? — будто эхо, подхватили последние слова посадника «концевые» старосты.

— Пропустить их с почётом! — воскликнули из вечевиков.

— Чего и спрашивать! Не в первый раз идут через Ильмень-озеро мужи норманнские!

— Всегда пропускали, пусть и теперь идут!

— Нет, так прежде не делалось! — вдруг послышался оклик. — Почём мы знаем, как там они с нашим посадником сладились!

— А и в самом деле!.. Может, Гостомысл душой кривит, в свою пользу дело гнёт?

— Прежде гости, коли у нас торговать хотели, сами с поклоном приходили на вече, а тут вон как!..

— Не пропускать, если сами вечу не поклонятся!

Вече вмиг заволновалось. Недовольство Гостомыслом давало себя знать. Среди недовольных были самые отчаянные новгородские крикуны, для которых всякого повода было вполне достаточно, чтобы пошуметь да покричать. В общем прибытие норманнских купцов, пробиравшихся по обычному пути из варяг в греки, не могло даже быть особенно выдающимся событием. Норманны в Новгороде бывали слишком часто, чтобы из-за них могла возникнуть какая-либо смута. Но в этом случае крикуны новгородские просто воспользовались случаем, чтобы выразить своё неудовольствие посаднику.

В толпе шёл оживлённый говор. Каждый прежде всего старался перекричать другого, внушить ему свою мысль. Тот оказывался правым, кто кричал больше. Увы, эта черта свойственна даже и до настоящего времени всем славянским народностям!

Гостомысл прекрасно знал своих сограждан. Он спокойно стоял и слушал их крики. Его намерением было дать накричаться вдоволь вечевикам и, когда они подустанут, снова завести речь о норманнском посольстве.

Но на сей раз дело зашло гораздо дальше.

— Долой Гостомысла из посадников! — снова раздался зловещий крик.

— Долой, долой! Больно много воли брать стал! — слышалось со всех концов.

Гостомысл вздрогнул и нетерпеливо махнул рукой.

— Это всё Велемир-жрец против тебя вече поднимает, — прошептал ему старший посадник, не столько расслышавший, сколько понявший по гулу, в чём дело. — Вот и ты мне ту же самую яму рыл!.. Знаю я...

Но степенный посадник, не слушая его, быстро спустился на нижнюю ступень и, выхватив из рук ближайшего дружинника копьё, громко застучал древком о помост.

Это был знак, что посадник желает говорить с вечем.

Услышав стук, вечевики смолкли.

— Мужи новгородские и людины! — громко, с оттенком негодования в голосе заговорил Гостомысл. — Вижу, что не угодил я вам, что даром называюсь посадником... Простите меня, делал я всё для пользы Новгорода общей, сколько разумения хватало, радел обо всём, один за всех долгих ночей не спал, но не угодны, вижу, труды мои вам, кланяюсь вам, выберите вы себе другого посадника, а меня простите...

Никто из крикунов не ожидал такого скорого результата своих криков. В сущности, никаких серьёзных причин оставаться недовольным Гостомыслом не было ни у кого. Да и смелый, брошенный прямо в лицо вызов обескуражил многих. Все знали, что так быстро достойного преемника Гостомыслу найти трудно, а как ни мала была власть посадника, всё-таки являлся он лицом необходимым в общем строе управления.

Смущённая толпа замолкла, новгородцы не знали, что отвечать Гостомыслу, а он, спокойный и величавый, ждал решения, опершись на копьё.

Вдруг в это время горожане как-то разом заволновались. Среди них послышались громкие крики и неясный шум. Сразу же все отвлеклись от жгучего вопроса и повернули головы назад.