Они тесным кольцом окружили пленника.

14. В объятиях сирены

два только Святогора вывели за дверь тюрьмы, как стража оставила своего пленника. Варяг стоял, недоумевая, что такое ждёт его. Стража тоже угрюмо молчала, как будто поджидая ещё кого-то. Начальник её с заметным неудовольствием косился на пленника, ворча что-то, вероятно, очень обидное для последнего, сквозь зубы.

До Святогора долетали только отдельные слова, смысл которых был ему далеко не ясен.

— Свернуть бы шею этому разбойнику, и делу конец. А тут возись с ним!.. Право, эти причуды стали переходить границы...

— Перестань ворчать, старик! — раздался вдруг молодой звонкий голос. — Делай лучше то, что тебе приказано, если хочешь заслужить благодарность госпожи и стакан доброго вина.

Святогор оглянулся на голос. Позади сурового начальника стражи стоял молоденький паж. Его недетское смышлёное лицо лукаво улыбалось. Свой смеющийся наглый взгляд он устремил на пленника. Губы пажа подёргивались при этом и складывались в ироническую улыбку.

— Ну, ну, старик, шевелись же скорей... Или не знаешь, что каждая минута ожидания кажется целым веком! — понукал стражника паж. — На, на. Возьми вот это.

Он протянул воину шёлковую чёрную повязку.

— Эй ты, разбойник! — закричал тот, принимая её. — Давай-ка скорей твою голову да поворачивайся живее! Что, не хочешь, молодец?

Несколько сильных рук потянулись к варягу. У него мелькнула было мысль о сопротивлении, но стражники нагнули ему голову, и через несколько мгновений глаза его были туго завязаны повязкой. Потом его повели по каким-то путанным переходам и наконец заставили подниматься по крутой и узкой лестнице. Святогор решительно не понимал, куда и зачем его ведут, и, конечно, ничего для себя хорошего не ждал от этой таинственной прогулки.

Наконец он услышал, как хлопнула дверь, и тотчас же приятное тепло охватило его иззябшее в сыром подземелье тело.

— Стой здесь и не двигайся. Жди, пока не снимут с тебя повязку, — услышал он грубый голос стражника.

Кажется, стражники ушли. Всё кругом стихло. Где-то рядом потрескивали горящие дрова в камине да издали, из открытого окна доносился городской шум.

Святогор сделал движение, как бы желая освободиться от верёвок, которыми связаны были его руки, но те ещё более врезались в тело. Он сделал шаг вперёд и задел бедром край стола. Стол, сдвинутый с места, загремел, и к этому шуму присоединилось восклицание...

-Как хорош этот варвар! — прошептал женский голос. — Как хорош! Он будто вылит из стали.

Холодное железо коснулось рук варяга, и он почувствовал, что свободен. Сорвать с глаз повязку было для Святогора делом одного мгновения. Первое время он никак не мог сообразить, где находится. Комната была убрана со всей роскошью, на которую только способны были люди той эпохи. Стены её были увешаны медвежьими шкурами, на них видны были тяжёлые, с богатой отделкой мечи, чеканные латы, рога; массивная деревянная мебель, состоявшая из скамей, табуретов и кресел, расставлена была у стен. В одном углу стояла прялка, говорившая о близком присутствии женщины.

И женщина действительно была здесь.

Несколько поодаль от варяга стояла, глядя на него с восхищением, высокая, богато одетая дама. Она была уже не первой молодости, но тем не менее лицо её всё-таки было прекрасно. Чёрные как смоль волосы были гладко зачёсаны назад и скрыты под нарядным головным убором. На щеках горел яркий румянец, высокая грудь вздымалась, как будто женщина не могла скрыть охватившего её волнения.

По сверкающему взгляду Святогор узнал в ней ту даму, которая приходила в тюрьму.

— Как ты хорош, норманн! — снова повторила она на родном для Святогора языке. — И как жаль, что ты не сын нашей страны. Среди наших рыцарей ты был бы украшением.

— Кто ты, благородная дама? — изумился варяг.

— Кто я? Не всё ли тебе равно? Довольно того, что ты в моей власти. Достаточно одного моего слова, чтобы ты пал мёртвым. Но ты мне нравишься и потому будешь жить, пока... пока не найдётся другой, более достойный моего внимания.

— Я не понимаю тебя, благородная дама.

— Повторяю тебе, что ты мне нравишься. Ах, норманн, норманн, как жаль, что ты язычник... Но что я говорю! Ты, наверное, голоден. Вот стол, накрытый для тебя. Садись, пей, ешь и дай мне полюбоваться тобой.

Святогор не заставил себя просить. Голод действительно начал мучить его, а стол, уставленный яствами, давно уже обратил на себя его внимание.

Хозяйка, однако, не прикоснулась ни к одному из блюд, приготовленных для угощения.

— Я видела тебя в первый раз тогда, у церкви, — говорила она, не спуская со Святогора блестящих глаз. — Ты тогда ещё поразил меня своим вдохновенным видом. Страшное это было мгновение, а я всё-таки любовалась тобой, забыла об ужасной, смертельной опасности — так ты был прекрасен! Я увидела в тебе нечто особенное, не разбойником казался ты, а героем, а когда ты один сдержал напор остальных, спас меня и других, я поклялась, что волей или неволей ты будешь моим... Норманн, ты околдовал меня.

— Подумай, благородная дама, что говоришь ты! — воскликнул Святогор. — Мне странны твои речи.

— Почему? Разве не свободна я любить, кого хочу? Я вдова, сердце моё свободно, а ты завладел им. Я много дней боролась со своим чувством, я молилась, накладывала на себя тяжёлые испытания, и не могла побороть себя. Скажи, норманн, там, у тебя на родине, остался ли кто-нибудь? Осталась ли там женщина, которая тебя любит, ждёт тебя? Говори правду. Мне нужно это знать!

Смущённый Святогор молчал. Что же, в самом деле, мог он сказать этой женщине, так неожиданно объяснившейся ему в любви? Её страстность пугала молодого варяга, бывшего в жизни чрезвычайно целомудренным. И у себя на родине, на Ильмене, затем среди суровых скандинавов, на своей второй родине, Святогор прежде всего привык уважать в каждой женщине её чистоту и скромность. Подобное же чувство, такую непонятную для него пылкость, ему приходилось видеть в первый раз. Однако он чувствовал, что взгляд красавицы так и жжёт его. Её страстное волнение передалось и ему. Какое-то новое, неизведанное чувство заговорило вдруг в нём. Оно не было тем нежным чувством любви, которое некогда питал он к Любуше, не было и тем, что переживал он теперь при воспоминании об Эфанде. Чувство это как-то двоилось в душе Святогора. Он презирал, даже ненавидел эту женщину, и в то же время по одному её слову готов был пасть к её ногам.

— Что же ты молчишь, норманн? Или ты не хочешь дать мне ответа? — прекрасная хозяйка подошла к нему. — Разве, по твоему мнению, я недостойна даже беседы с тобой?

— Благородная госпожа! Зачем ты говоришь так?

— Потому что... потому что я тебя... люблю! Понимаешь ли ты теперь это, норманн? — воскликнула та. — Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я вся так и горю страстью? Или у вас на севере женщины так холодны, что вы, мужчины, никогда не пылали огнём страсти? Но ты опять молчишь...

Она глядела вызывающим взором на Святогора, придвигаясь в то же время к нему всё ближе. Молодой варяг слышал её возбуждённое дыхание и чувствовал, что голова его кружится...

Взор обольстительницы так и горел. Она прерывисто дышала, охваченная страстным чувством.

— Ты не то что наши рыцари! — говорила между тем хозяйка в волнении. — Сколько в тебе мощи и сил! Ты кажешься мне созданным из стали... Откуда ты? Неужели из той стороны, где лёд не сходит с лица земли?

Она замолчала, ожидая ответа. Но Святогор молчал.

— Знаешь, норманн, много славных рыцарей тщетно добивались моей любви... Я всегда была холодна к ним и свято соблюдала обет верности моему убитому вами же мужу... Там, в подземелье, откуда привели тебя сейчас, заключён другой пленник... Он тоже из вашей страны. Это один из убийц графа Де-сю-Ламар. Я не напрасно держу его. В течение многих лет я думаю, как бы отомстить ему за смерть моего повелителя. Я придумываю ему ужасные муки, но, увы, не могу... Ты мне поможешь. Я знаю, ты будешь мой! Ты полюбишь меня... Но что я говорю! Зачем тебе знать это? Скажу тебе только одно: после долгих-долгих лет ты первый пробудил моё сердце. В нём разгорелось давно забытое, похороненное в самой глубине чувство любви... Слышишь ли ты?