— Действительно с важным делом явились вы, мужи славянские, — сказал Рюрик. — Сразу такие дела не решаются... Пойдёмте в дом мой, отдохните с пути, утолите свой голод и жажду, а потом мы поговорим ещё об этом.

Он отпустил послов.

— Привет тебе, конунг славянский! — радостно воскликнул Олоф, обнимая своего названого брата. — Я радуюсь за тебя. Никто из скандинавов не удостаивался подобной чести, все дрожали при одном имени варягов, а тут нашлись люди, которые сами зовут нас к себе княжить и владеть ими. Ещё раз приветствую тебя, славный конунг!

— Погоди, Олоф, я никак не могу собраться с мыслями, не могу прийти в себя, — отвечал Рюрик. — Прежде всего я должен уведомить отца Белу.

Старому конунгу было уже известно, зачем явились к Рюрику послы славян. Доброй, ласковой улыбкой встретил он супруга своей любимой дочери.

— Скажу тебе, о мой Рюрик, — заговорил старик, когда вождь варягов попросил его совета, — жаль мне расставаться с тобой и Эфандой, но ты должен принять предложение послов... Как ты ни храбр, как ни славно твоё имя, а среди скандинавов ты всё-таки чужой, пришелец, вспомни это. Никогда не стать тебе конунгом на суше, а жизнь на море вовсе не благоприятствует семейной жизни. Да и тесно стало в Скандинавии. Всё чаще приходят неурожайные годы, и асы не принимают наших жертв... И теперь уже коренные жители с большим неудовольствием поглядывают на пришельцев... Кто поручится, что, мучимые голодом, не возьмутся они за оружие и не прогонят варяго-россов?.. Ещё вот что. Второй поход готовился на Ильмень для того, чтобы завладеть началом пути от нас в Византию. То, что готовились взять мы мечом, через тебя возьмём мирно, имя твоё дважды будет славно — и как имя воина, и как имя правителя...

С волнением слушал Рюрик эти слова старого Белы. Он отлично понимал, что они справедливы... Тут же в душе он решил принять предложение славянских послов...

16. Томительное ожидание

  большим нетерпением ожидал весь Ильмень возвращения своих послов из далёкой Скандинавии. Что они скажут, какой ответ принесут народу? Жизнь или смерть? Спасение от неурядиц или ещё более ожесточённые междоусобицы?.. Родовые старейшины не выходили из Новгорода, ожидая там возвращения послов.

Новгород тоже волновался, но чувства, вызывавшие в нём эти волнения, были совсем не те, что в родах. Понимал народ новгородский, что с прибытием единого правителя всех родов приильменских настанет конец его вольности. Должен он будет подчиняться иной воле, кроме собственной, придётся каждому в Новгороде склонить свою гордую голову пред мощной властью пришельцев. Однако новгородцы видели, что им не одним идти против всех, не им охладить необычайное воодушевление, охватившее весь народ приильменский...

— Беда нам всем будет! — шушукались в Новгороде притихшие вечевики. — Ведь князь единый не то, что выборный посадник.

— Известное дело, не то! Его, коли не люб, не ссадишь.

— Нажили мы заботу на свою голову!

— Эх, кабы Вадим был!.. Не дал бы он нас в обиду.

— Где-то он теперь!

— С тех пор, как увёл его чаровник Мал, нет о нём ни слуху ни духу...

Но недовольных всё-таки было меньшинство. Устали и новгородцы от постоянных кровопролитных распрей, да и у всех ещё живы были в памяти слова Гостомысла. Влияние славянского мудреца не исчезло и после его смерти. Он жил в сердцах людей, все наизусть знали его пророческие слова, помнили свою клятву, произнесённую у одра умирающего, и не решались преступить её...

В томительном ожидании прошло много дней. Неизвестность томила и новгородцев, и старейшин, и даже родичей, то и дело наведывавшихся в Новгород и ожидавших каких-нибудь вестей из далёкой Скандинавии...

Наконец пришли эти желанные вести.

Громко звонил в Новгороде вечевой колокол, собирая на этот раз не одну новгородскую вольницу, а весь народ приильменский на совет о делах важных, касающихся избрания одного правителя над всей обширной дикой страной.

Молчаливые, сумрачные сошлись вокруг помоста вечевики. На их лицах были скрытая тоска, недоумение. Всем им казалось, что даже самый колокол звучал каким-то грусть наводящим, заунывным звоном, а не прежним весёлым, радостным...

После Гостомысла никого не хотели иметь новгородцы своим посадником, если не навсегда, то по крайней мере до тех пор, пока жива ещё память об усопшем мудреце. Поэтому вечевой помост заняли все находившиеся в Новгороде старшие и степенные бояре, посланные от соседних племён старейшины родов, «концевые» и пятинные старосты.

— О чём речь-то пойдёт на вече? — слышались вопросы в толпе.

— Если послы вернулись, пусть рассказывают!

— Да, верно, пусть скажут, как на самом деле было.

— Мужи и люди новгородские, — громко заговорил старший из бояр, — действительно пришёл посланец от старейшин наших и будет вести речь к вам от имени тех, кого послали вы к варяго-россам.

— Слушаем! Слушаем! — раздалось со всех сторон.

Бояре и старейшины расступились, пропуская вперёд величавого старика, одного из бывших в посольстве славян к варяго-росским князьям.

Он заговорил не сразу. Сперва он дал затихнуть шуму веча и только тогда повёл свою речь.

— Слушайте, мужи новгородские и людины, слушайте и запоминайте слова мои, — заговорил он зычно и твёрдо, — по указанию мудрого посадника Гостомысла и по воле вече пошли мы за Нево к племени варяго-росскому, к трём князьям, Рюрику, Синеусу и Трувору (природному славянину очень трудно было произносить имена так, как произносили их норманны, поэтому он и не задумался переделать их на свой лад). Труден наш путь был по бурному Нево и опасным фиордам, но Перун хранил нас от всех бед в пути и напастей. Невредимыми достигли мы стран, откуда не раз приходили к нам гости, и везде принимали нас с великой честью. Зла не ведали мы ни на пути, ни в городах прибрежных, волос не упал с нашей головы!

— А Вадим их послов конями разметал! — крикнули в толпе.

— Там, за морем, не так послов встречали.

— Не то что мы на Ильмене...

— И нашли мы по слову Гостомысла трёх князей варяго-росских. Знаете вы их всех, были они здесь в наших местах, когда войной на нас шли. Нашли мы их и низко-низко поклонились им.

— Ну, зачем же очень-то низко! — крикнул один из вечевиков.

— Так повелело нам вече, — возразил ему посланец и продолжал: — Чувства, которые испытали мы тогда, словами нельзя передать. Грозным, могучим, но и милостивым показался нам этот великий воин. Нет у нас на Ильмене таких! Высок он ростом и строен станом. Белы, как первый снег, его одежды, и, как солнечный луч, блестит рукоять его меча. Осанка Рюрика величественно важна, высоко он носит свою голову, и твёрдая воля видна в его взгляде. Счастлив будет народ приильменский под его рукой, получит он правду свою, и сокрушены будут все виновники бед наших.

— Так говори же, согласились ли братья княжить и владеть нами! — загремело вече.

— Послы умолили Рюрика, он стал нашим князем и скоро будет среди нас со своими дружинами. Готовьтесь, роды ильменские, встретить своего повелителя князя, носителя правды, защитника угнетённых и грозного судью для всех.

Посол замолчал, молчало и вече. Все были готовы выслушать это известие, все предчувствовали, что так и должно быть, но, вместе с тем, каждому участнику веча вдруг стало жалко утрачиваемой вольности. До этой минуты каждый и на Ильмене, и в соседних племенах был сам себе господин и другой воли, кроме своей, да разве изредка воли своего старейшины, и знать не хотел. Теперь, с призванием князя, всё это рушилось. Вечевики понимали, что часть воли, которой они так гордились, так дорожили, отходит от них. Князь ведь не то, что старейшина, выборный староста или посадник. Он шутить с собой, прекословить себе не позволит, чуть что, прикажет дружине своей расправиться с ослушником. Не послушаешься добром, силой заставят.