— Господин Махно, это правда, что вы расстреляли всех помещиков?

— Брехня, — отвечал Нестор. — Они давно убежали с вами. И правильно сделали. Пусть и не думают возвращаться, вот тогда расстреляем. И только.

Из Рождественки какой-то немец-офицер грозил всеми карами небесными:

— Вы есть бандит... Мы вас будем вешаль...

— Ну давай, давай, — язвил Махно. — Приходи в гости, поглядим кто кого.

Не очень разговорчивый Каретников высказывал сомнение:

— Может, ты зря их раздразнил телеграммой. Сидели б тут тихо.

— Нет, Семён Никитович, мы обязаны были бросить клич по всей Украине: делайте как мы! А то, что и враги нас слушали, тоже неплохо. А насчёт «тихо сидеть» забудь. Грядёт большая драка. Свобода никогда даром не давалась.

В сущности, получалось, что «свободная территория» была окружена немцами и державной вартой. Из Пологов раздался предвечерний звонок и негромкий голос попросил:

— Мне Нестора Ивановича.

По обращению и тону Махно догадался, что это не враг.

— Я слушаю.

— Это Липский звонит, товарищ Махно.

— Что у вас?

— Нестор Иванович, завтра немцы собираются идти на Гуляйполе. Готовьтесь.

— Сколько их?

— Не менее полутысячи.

— Вооружение?

— Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.

— Спасибо, Фёдор Михайлович.

Махно собрал своих активистов.

— Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?

— Сражаться, конечно, — сказал Лепетченко.

— Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?

— Около тысячи, — сказал Марченко. — Они же и караулы несут, и в заставах бдят.

— Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.

— Я что-то не пойму тебя, Нестор, — заговорил Каретников. — Звал, звал к борьбе, а как накатило — заколебался.

— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но печёнкой чую, нам готовят петлю. И я не хочу гуляйпольских крестьян бросать на явную гибель. Они же толком не умеют владеть оружием. К тому же у нас два пулемёта, а у пологовской группы пять и у Покровских и рождественских не меньше. А пушки? Начинать борьбу за свободу с поражения я не хочу. Более того, немцы, захватив Гуляйполе, устроят здесь новую резню.

— Что же ты предлагаешь?

— Пусть крестьяне попрячут оружие и патроны. Мы же, выйдя в поле небольшой группой, примем бой и прорвёмся, по крайней мере отведём беду от Гуляйполя. А собрав по окрестным волостям и уездам силы, вернёмся, атакуем, и тогда-то оставленное оружие ударит по немцам и варте с тыла.

— Но они ж сразу начнут обыски. Что они, дураки?

— Хэх, найти у нашего крестьянина винтовку ни одна собака не сможет. О чём ты говоришь, Семён?

На последних словах засмеялся Лютый:

— Ты чего, Петя?

— Да вспомнил бомбы, которые мы с вами под подушкой у Харитины спрятали.

— Нашёл о чём вспоминать, — поморщился Махно. — Алёша, ты разослал листовки?

— Да. И крестьянские и солдатские.

— Вот, вы ночами дрыхли, а мы с Марченко листовки в типографии печатали. Одни для крестьян, чтоб подымались, другие для немецких солдат, чтоб не слушались командиров и переходили на нашу сторону.

— Перейдут, когда рак на горе свистнет, — усмехнулся Лепетченко.

— Зря смеёшься, Саша. Может, и не перейдут, но задумаются. Разложить врага тоже дорогого стоит.

— Может, не стоило отпускать Ермократьева, — сказал Марченко.

— Нет, Алёша, пусть он на Терновке раскочегаривает восстание. Чем больше таких очагов, тем лучше для общего дела. Рано или поздно полыхнёт по всей Украине. Я в это верю.

С утра Марченко и Лепетченко отправились по сотням сообщать о решении штаба: «Прячьте оружие, мы уходим. Вернёмся через две-три недели с новыми силами и тогда изгоним оккупантов».

Не все были довольны таким решением: «Зачем тогда огород городили?» Но когда слышали, что так велел товарищ Махно, возражений не высказывали. Соглашались: «Ну, Нестор Иванович знает чего делать надо».

У Махно, конечно, болело сердце за Гуляйполе, за своих земляков, но другого выхода он не видел. Утешал себя: «Мы бросили клич, мы показали пример, успели напечатать несколько тысяч листовок и распространить их. Пусть наша «свободная территория» просуществовала несколько дней, но она заронила надежду в сердца крестьян».

В отряд, который должен был встретить противника, включали только опытных бойцов-добровольцев, убеждённых анархистов-коммунистов. Формировал его лично Махно и многим, особенно молодым, отказывал:

— Верю, что хочешь драться, но потерпи малость. Когда мы воротимся, ударишь с тыла.

Более опытному бойцу говорил другое:

— Эх, братец, мы идём на прорыв, а ты на своём коне далеко не ускачешь. Будешь нас только задерживать. Не хочу брать греха на душу. Затаись. Потерпи. Вернёмся. Поможешь и только.

Впрочем восемнадцати летнему Пантелею Тютюнику Нестор не отказал, уж очень тот просился взять его с собой. Да и как не взять хорошего стрелка и пулемётчика. Отдавая список отряда Каретникову, Махно говорил:

— Ты в военном деле дока. Вот и командуй.

— М-да, — вздохнул тот, прочтя коротенький список. — Семнадцать бойцов, конечно, не войско. Но подразнить немцев можно.

— Не дразнить, Семён Никитович, а всё зло, которое они несут на Гуляйполе, переключить на себя, то есть на нас.

— Тогда, чтоб все мне подчинялись беспрекословно.

— Это само собой.

С утра выехали в поле на двух тачанках и верхами. Отъехав версты две от села, приискали ложок, где оставили коней и тачанки, с ними за коновода — Тютюника. Пантелей смолчал, хотя видно было, что недоволен такой ролью, рвался-то в бой. Нестор утешал:

— Ничего, Пантюша, ещё успеешь навоеваться. На всякий случай приготовь пулемёт на моей тачанке.

С собой взяли два ручных пулемёта «льюис» и винтовки, залегли на гребне, замаскировались меж копен сена.

Каретников, залёгший с пулемётом, предупредил:

— Без моей команды не стрелять. Кто выстрелит без команды, морду набью.

— Ну уж так уж, — усмехнулся Махно.

— В засаде важна выдержка, Нестор. И внезапность.

Ждать пришлось долго. Кое-кто уже и подрёмывать начал. Однако Марченко, наиболее зоркий, увидел первым:

— Кажется, появились.

И действительно, на окоёме в дрожащем мареве обозначилась колонна солдат.

— Теперь внимание, — подал голос Каретников. — Как только я начну, стреляем все разом.

Колонна приближалась, впереди на коне ехал офицер. Всё ближе, всё отчётливее лица. В засаде кое-кто начал волноваться:

— Чего там Каретник? Заснул, что ли?

— Отставить разговорчики, — прошипел Каретников. — Лютый?

— Что?

— Возьмёшь на мушку командира.

И опять томительно-тревожное ожидание первого выстрела. Колонна — уже вот она; слышен топот сапог и даже, кажется, дыхание солдат.

Наконец застрочил «льюис» Каретникова. Махно нажал спусковой крючок своего пулемёта. Затрещали винтовочные выстрелы, заклацали затворы.

Первые ряды колонны повалились сражённые. Меткам Лютый первым же выстрелом свалил командира. Строй рассыпался, многие, пригибаясь, бежали назад, другие — в сторону от дороги, некоторые, упав на землю, ползали, поднимая пыль.

Паническое бегство солдат развеселило повстанцев.

— Вот так их! Бегут тараканы, ха-ха-ха!

На дороге осталось лежать не менее двух десятков убитых, раненый конь, вздымая голову, жалобно ржал, вскидывая ноги.

— Лютый, пристрели животину.

— Всё я, да я.

— Заткнись. Исполняй приказ, — рассердился Каретников. — Марченко, Лепетченко, идите соберите винтовки.

Однако собрать всё не удалось, в воздухе запели пули, донеслись с вражеской стороны выстрелы.

— Назад, — приказал Каретников.

Марченко приволок четыре винтовки, Лепетченко — три, но зато успел снять с офицера бинокль и кобуру с пистолетом.