— Давай, Виктор, начинай ты, — предложил Махно.

— А почему не ты?

— У тебя красивее идея, привлекательнее, что ли. А я пока попишу, — Нестор показал записную книжку.

— Что, хочешь по бумажке выступать?

— Там видно будет.

— Товарищи, — начал Белаш, встав на тачанку. — В штабарме создалось два мнения в отношении того, что нам делать дальше. Народ устал от войны, Красная Армия неизмеримо сильнее нас, и рано или поздно она нас раздавит, поэтому часть штабарма предлагает заключить с Советской властью соглашение, по которому...

— Опять двадцать пять, — крикнул кто-то с возмущением и толпа зашумела:

— Мало они нас надували!

— Нет им веры!

— Горбатого могила исправит.

— Товарищи, товарищи, — призвал Белаш, — я же не закончил мысль. Дайте досказать. Мы заключаем с большевиками соглашение, что оставляем им поле боя, а сами идём в Турцию, на поддержку революции против колонизаторов, которой руководит товарищ Кемаль. Мы сражаемся там за мировую революцию, о которой сейчас мечтают большевики.

Красочно описывая и расхваливая эту идею, Белаш косился на сидевшего рядом Махно, склонившегося с карандашом над записной книжкой и согласно кивавшего головой. Принимая эти кивки за согласие с его выступлением, Белаш думал: « Глядишь, и он согласится идти в Турцию. Это было бы здорово».

Постепенно начальник штаба увлёк своей идеей многих повстанцев:

— ...Оттуда мы вернёмся уже не бандитами, как нас сегодня обзывают большевики, а победителями-интернационалистами, помогшими сбросить трудовому народу Турции ярмо колониализма, свершить социальную революцию в соседней стране.

О второй идее, родившейся в штабарме, Белаш и словом не обмолвился.

— А теперь слово имеет батько Махно, — сказал он, полагая, что Нестор сейчас зачитает свои тезисы, только что набросанные им в записную книжку.

Но Махно, сунув её в карман, встал, медленно обвёл затихающих слушателей внимательным взглядом.

— Друзья, мои боевые товарищи, — начал он проникновенно в полной тишине. — Мы честно служили делу социальной революции, делу трудового народа. Сотни, тысячи лучших сынов Украины отдали за него свои жизни. В этом году мы потеряли многих товарищей, моих близких друзей, Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна. В подвале Александровского Чека был расстрелян Трофим Вдовиченко, в июне в кавалерийской атаке пал мой близкий друг Феодосий Щусь, с которым мы начинали нашу борьбу. С неделю назад, спасая штарм от пленения, погибли Вася Куриленко и его группа, комполка пулемётчиков Фома Кожин. Мне тяжело говорить о них — были, они остаются в наших сердцах. Поэтому я не могу ни при каких условиях идти на соглашение с большевиками, я не могу изменить памяти моих погибших друзей и товарищей. — Махно умолк.

Молчали и повстанцы, понимая состояние батьки. После минутного молчания, как бы в память о погибших, Нестор вновь заговорил:

— Как вы поняли, я не разделяю радужные надежды Белаша. Я уже давно предлагал штабу увести армию на запад, в Галицию, где мы могли бы помочь трудовому народу защититься от большевистской опасности, не дать распространиться дальше этой заразе. Мы пытались строить общество на ненасильственных анархических принципах, но большевики не дали нам этого сделать. Борьбу идей они превратили в борьбу людей, залив многострадальную страну морем крови. Они лишают труженика иллюзий лучшей жизни, они создают полицейское государство, нищее и несправедливое, где будут исключены радость труда, самодеятельности и творчества. Власть большевиков выпестует поколение демагогов и диктаторов, приведёт к полному отрыву правителей от народа, и это явится началом конца их тирании. Мы расстаёмся с чувством выполненного революционного долга. Да здравствует сплочённость и солидарность трудящихся. Спасибо вам за всё.

Нестор, поклонившись народу, сошёл с тачанки. По знаку Белаша трубачи заиграли построение. При разделении отряда на группы у Белаша оказалось чуть ли не в два раза больше повстанцев, чем у Махно.

— Ты не в обиде? — спросил он Нестора.

— За что?

— Ну, что я увожу больше бойцов.

— Что ты, Виктор. Они поверили в этот путь, дай бог им пройти его. Не могу же я звать их за собой силой.

— А ты так и не веришь в этот наш путь?

— Нет, Витя.

— А что же кивал во время моего выступления?

— Неужели кивал?

— Да. Сам пишешь и так вот киваешь.

— А-а, — усмехнулся Нестор. — Это я под рифму кивал, извини, не под тебя. Хорошо, что напомнил.

Махно достал записную книжку, развернув её, вырвал исписанный лист, подал Белашу:

— Возьми на память, Витя, прочтёшь после. А сейчас давай прощаться.

Они обнялись, расцеловались. Белашу показалось, что в глазах батьки сверкнули слёзы. Трогательным было и расставание рядовых повстанцев, кто-то даже, не стесняясь товарищей, плакал. Уже когда разъехались, Белаш, сидя в тачанке, вспомнил о записке Нестора, достал её, прочёл:

— Эх, Нестор, Нестор, — вздохнул Белаш. — Когда же востребуется наша суть? Знать бы.

С Махно вызвалась идти меньшая часть отряда в 400 сабель. Понимая, что с такой силой ему не пробиться даже на Правобережье, Нестор отправился на Дон в надежде объединиться с отрядами Пархоменко и Фомина. Но тщетно. Фомин распустил свой отряд по обещанию амнистии. Пархоменко рейдировал где-то в Воронежской губернии.

Дорога группы Махно на Запад проходила, в сущности, в обстановке беспрерывных боёв и почти безостановочной гонки. Если бы к батьке по пути не приставали осколки других повстанческих отрядов, то вряд ли ему удалось бы добраться до Днестра.

Август 1921 года стал, пожалуй, самым трагичным для Нестора, он нёс большие потери, лишался самых дорогих людей. Ещё пробиваясь через Херсонщину, наводнённую красными, повстанцы потеряли Дерменжи, Петренко, Клейна. Начальник штаба Тарановский, попавший в руки разъярённых комбедовцев, был заживо сожжён на костре. Там же, на Херсонщине, погибла и подруга Галины, Феня Гоенко. Тревожной ночью, обливаясь потом и слезами, Зиньковский рыл ей в степи могилу. Они любили друг друга. Но слишком коротка была эта любовь.

Махновская группа была столь мала по сравнению с массами красных дивизий и корпусов, терзавших её, что за время этого рейда красные несколько раз сообщали о гибели Махно, находились даже свидетели его смерти. Видимо, усыплённая сообщением об очередной смерти «бандита Махно» первая кавбригада 7-й дивизии (600 сабель) благоденствовала на хуторе Приют, когда на неё налетел батька с 50 бойцами и одним ручным пулемётом, захватил 25 пулемётных тачанок с боезапасом и был таков.

— Шо ж творится? — возмущался комбриг. — Казалы шо его вже нема, а вин во, як с того свиту.

— Заговорённый, — скрёб затылок комиссар.

Батько, лично участвовавший во всех стычках и рубках, получил за рейд шесть ранений, самое тяжёлое — когда пуля угодила ему в нижнюю часть затылка и вышла через щёку.

— Горе ты моё, — вздыхала Галина, перебинтовывая в который уже раз неугомонного мужа. Несколько часов после этой раны Нестор отплёвывался кровью, с трудом двигал челюстями, однако уже через день смог говорить нормально.

27 августа подошли к Днестру, но о Галиции разговор уже не заводился. Повстанцы толковали Зиньковскому: