Ну и конечно, меня никогда не покидали воспоминания. Горестные воспоминания. Об отце Антонио, которому попытка защитить меня стоила мучений и смерти. О Целителе, научившем меня гордиться своей индейской кровью и наследием предков. О доне Хулио, спасшем мне жизнь, привившем мне благородство — и принявшем, вместе с сестрой и племянницей, ужасную мученическую смерть у меня на глазах. О Матео, спасшем меня от убийц, познакомившим меня с театром и сделавшем меня мужчиной, — нынче мой compadre, скорее всего, уже сгинул от лихорадки где-нибудь в джунглях Филиппин. Но чаще всего я вспоминал о женщине с лучащимися глазами и радужной улыбкой, молодой красавице, писавшей стихи, шедшие из самой души. О женщине, дважды спасавшей меня, о той, которую я любил всем своим сердцем, хотя и знал, что нам никогда не быть вместе... Увы, ей предстоит стать женой чудовища и никогда не изведать счастья.

О, как мечтал я развернуть коня в направлении Мехико, вонзить кинжал в Рамона де Альву и, если Бог услышит мои молитвы, бросить последний взгляд на женщину, которую я любил! Но, увы, это было невозможно. Конечно, я не отказался от своей мести, просто для неё не приспело время. После смерти дона Хулио Рамон стал ещё богаче и сейчас слыл одним из самых влиятельных людей Новой Испании. Это, конечно, отнюдь не значило, что он не может умереть, но, задумывая мщение, я не собирался ограничиваться тем, чтобы злодей пал жертвой безымянного клинка. Для него это был бы слишком хороший конец. Нет, я хотел сперва лишить своего врага любимой женщины, состояния, чести — и лишь потом жизни. Просто смерть была бы недостаточной карой за всё то, что этот человек совершил.

О Елене я старался не думать. Браки в богатых и знатных семьях устраивались родителями, воля которых была законом. Вполне возможно, что сейчас Елена уже делила с Луисом жизнь и постель, а одна лишь эта мысль ранила меня, как тот кинжал, который Рамон де Альва некогда вонзил в отца Антонио — и повернул в ране.

Кроме того, у меня имелась своя, разбойничья, гордость. Какого, в конце концов, чёрта! Вполне возможно, что моя жизнь оборвётся очень скоро, так пусть же моё имя гремит и наводит ужас по всей Новой Испании!

Я подходил к делу творчески, обогащая древнюю профессию грабителя новыми оригинальными приёмами. Вспомните хотя бы моё преображение в Ночного Дровосека, однако большинство своих дел я вершил с куда большим размахом и фантазией. Часто они сопровождались эффектными взрывами, неоценимым умением устраивать которые я был обязан дону Хулио, Матео и собственному тяжкому опыту пребывания на рудниках. Из этих трёх источников я почерпнул умение обращаться с чёрным порохом. Никто прежде не сталкивался с такого рода разбоем. Взрывы на горных тропах обрушивали лавины камней на охранников караванов, мосты падали в пропасть, когда их пересекала стража, отрезая её от оставшихся позади карет или обозов. А самодельные пороховые бомбы повергали в панику не только лошадей и индейцев, но даже испанцев, воображавших, будто они подверглись нападению настоящей армии, вооружённой пушками.

Ну а самым лучшим моим подвигом было нападение на жену алькальда Веракруса, ту самую, чей «ведьмин сосок» мне довелось так старательно обрабатывать много лет назад. Алькальд к тому времени уже умер, истёк кровью от ран, нанесённых быком, с которым он, как и похвалялся, сразился пешим, а его вдова, нисколько не потеряв своей холодной красы, переселилась из Веракруса в Мехико, куда в один прекрасный день и возвращалась после посещения гасиенды.

Мы напали, когда экипаж остановился для полуденной трапезы. Дама находилась внутри, а мой человек вскочил на козлы, заняв место кучера, и схватил вожжи. Я вспрыгнул на подножку, заглянул внутрь, чтобы забрать драгоценности, — и увидел старую знакомую.

Экипаж вовсю подпрыгивал и раскачивался на ухабах, а дама поносила меня, как могла:

   — Грязное животное! Оставь меня! Убирайся!

   — Грязное? — Я понюхал у себя под мышкой. — Не думаю, сеньора. Склонен предположить, что я умываюсь чаще иных ваших друзей с Аламеды.

   — Чего ты хочешь? Забирай! — Она сняла последнее кольцо и отдала мне, заявив: — Это кольцо для меня дороже самой жизни. Это последний дар моего ныне покойного мужа.

   — Меня интересуют не столько холодные драгоценности, которые вы носите, сколько сокровище вашей любви.

   — Что? Какой ещё любви, рог Dios! — Она перекрестилась. — Да ты никак хочешь меня изнасиловать?

   — Изнасиловать? Как вы могли такое подумать?! Неужто по мне не видно, что я такой же благородный кабальеро, как те доны, что ухаживают за вами на Аламеде? Или, может быть, вы приняли меня за обычного разбойника? Не дай бог, посчитали за этого головореза и убийцу Кристо Бастарда? Но это ошибка! Я Дон Жуан Тенорио из Севильи, сын королевского камергера.

Надеюсь, что Тирсо де Молина простит меня за столь бессовестное присвоение имени персонажа, порождённого его пером и чернилами.

   — Ты лжец и негодяй!

   — Ну в общем-то, да, моя красавица, не без того. Однако мы ведь встречались и раньше.

   — Ничего подобного! Мне в жизни не доводилось иметь дело с разбойниками!

   — Доводилось, любовь моя, ещё как доводилось. Помнится, это было на празднике, в тот самый день, когда ваш покойный муж демонстрировал новый способ боя с быком.

   — Чепуха! Мой муж был важной персоной. Если он что-то такое и показывал, то тебя бы туда точно не допустил.

   — Ну, моя прелесть, я ведь и не утверждал, будто меня куда-то там допустил ваш покойный супруг. Речь идёт не о нём, а о вас. Помнится, вы всячески поощряли меня, когда я находился у вас под платьем.

Сеньора пристально на меня уставилась, видимо смутно припоминая что-то.

   — Когда мы виделись в прошлый раз, вы вот так же смотрели мне в глаза, а потом дали пинок, после которого я едва не сломал себе шею.

Красавица охнула.

   — Не может быть!

   — Ещё как может. Мне, например, всё очень хорошо запомнилось.

Моя рука легла ей на колено и медленно поползла по бедру выше.

   — Помню, у вас под юбкой ничего не... о, да там и сейчас ничего не надето.

Её «ведьмин сосок» находился на прежнем месте и уже затвердел, как возбуждённый garrancha. Нащупав его, я соскользнул с сиденья, опустился на колени между её ног, задрал ей платье и, как и в прошлый раз, пустил в ход свой язык.

Но надо же такому случиться, как раз в это мгновение снаружи прогремел выстрел. Мой товарищ-бандит, вскрикнув, свалился с козел; испуганные лошади рванули с места и понесли, но их тут же перехватили и остановили солдаты вице-короля.

Спустя мгновение дверца кареты распахнулась.

   — С вами всё в порядке, сеньора?

   — Да, благодарю вас.

   — Вам не причинили вреда?

   — Даже не прикоснулись.

   — Здесь был ещё один разбойник, который вскочил в карету. Куда он делся?

Хороший вопрос, а? А вы как думаете, куда я делся? Да опять, как и тогда, много лет назад, укрылся под платьем сеньоры. Правда, на сей раз на ней была не одна из тех юбок с фижмами, под которыми и слона можно спрятать, однако женщина догадалась накинуть на колени одеяло. Я в ужасе ждал. Ведь вздумай она это одеяло сбросить, меня тут же выволокли бы наружу и, не разводя лишних церемоний, отрубили бы голову.

   — Куда он делся? — повторила вдова алькальда, и в её голосе тоже прозвучал вопрос. — Полагаю, выпрыгнул, вот куда делся. Как услышал выстрел, так мигом бросился к двери и выпрыгнул.

Сделав сие заявление, красавица попросила офицера оставить её, потому что «после такого потрясения ей нужно побыть одной и отдохнуть». Эх, amigos, как вы понимаете, осталась красавица вовсе не одна, и уж мне-то, по крайней мере, отдыхать не пришлось. Я трудился до тех пор, пока совсем не обессилел, после чего исчез в ночи.

Честно говоря, я так до сих пор и не знаю, почему вдова алькальда тогда меня не выдала. Может, боялась огласки: уж очень пикантной была ситуация — или... уж больно ей понравился мой язык.