В июле, в день посещения Бостона Линдбергом, Фуллер сначала отправился в тюрьму, чтобы в очередной раз побеседовать с заключенными. Там он провел по пятнадцать минут с Сакко и Мадейросом и целый час с Ванцетти. Всем было ясно, что Фуллер настроен против казни этих людей, особенно Ванцетти.

Примерно в то же время комиссия Лоуэлла, как ее прозвали, обнародовала свой вердикт. Она пришла к заключению, что Сакко несомненно виновен, а Ванцетти предположительно виновен, и что для отсрочки приведения в исполнение приговора нет оснований. Это заявление крайне возмутило либералов. Хейвуд Браун назвал его «узаконенным убийством» и написал: «Не каждому заключенному предоставляется случай быть убитым руками президента Гарвардского университета».

Таков был итог дела Сакко и Ванцетти. 3 августа Фуллер с сожалением сообщил о том, что оснований для помилования не имеется и что казнь должна свершиться. Сакко и Ванцетти должны были посадить на электрический стул на следующей неделе.

Тогда эта новость не произвела такого большого ажиотажа, как можно было ожидать – в основном потому, что президент Кулидж в далекой Дакоте смутил всю нацию своим собственным неожиданным заявлением.

День 2 августа в Южной Дакоте выдался холодным и дождливым. Человек тридцать из президентского пресс-кортежа с удивлением получили приглашения приехать в школу Рапид-Сити, чтобы в полдень выслушать специальное заявление. Когда их завели в один из классов, они еще больше удивились, увидев за учительским столом президента Кулиджа. Это была четвертая годовщина смерти Уоррена Гардинга и, соответственно, вступления Кулиджа в его нынешнюю должность. На лице его отражалось какое-то загадочное удовольствие.

Журналистов попросили выстроиться в очередь. Каждый подходил к столу, и Кулидж вручал ему полоску бумаги два на девять дюймов, на которой было написано: «В тысяча девятьсот двадцать восьмом я предпочитаю не участвовать в президентских выборах». И все. Это решение застало всех врасплох. «Словно гром среди ясного неба – слишком бледное сравнение для того впечатления, которое произвела шифровка Кулиджа», – писал Роберт Бенчли в «Нью-Йоркер». Даже первая леди страны, Грейс Кулидж, казалось, ничего не знала о решении своего мужа и узнала о нем только от присутствовавших на той встрече.

Кулидж произнес только пару фраз: «Все собрались?» перед началом и «Нет», когда его спросили, собирается ли он прокомментировать свое заявление. Затем журналисты побежали сообщать о нем всему миру. Послание занимало либо десять, либо двенадцать слов, в зависимости от того, как передавать числительное года – в этом согласия не было – но из офиса «Вестерн-Юнион» в Рапид-Сити корреспонденты отправляли в свои газеты и редакции сообщения в несколько сотен тысяч слов.

Вопрос, почему Кулидж решил отказаться от участия в выборах, был одним из самых обсуждаемых в течение последующих восьми лет. Возможно, причин тому было несколько. Как самому Кулиджу, так и его супруге не нравился Вашингтон, особенно душным летом, по каковой причине он и предпочел провести лето 1927 года в длительном отпуске. К тому же у него не было особой программы. Вряд ли он оставил какой-то иной след в мире помимо того, что уже сделал за четыре года на посту президента. Кроме того, у Кулиджа были некоторые предвидения насчет будущего экономики. «Папочка говорит, что будет депрессия», – однажды сказала Грейс своей знакомой после того, как ее супруг сделал свое заявление.

Но есть еще одна причина, которую в то время не упоминали, хотя она может оказаться самой важной. Кулидж страдал от хронической депрессии в результате семейной трагедии, в которой винил себя самого. Тремя годами ранее, в последний день июля 1924 года два его сына-подростка, Джон и Калвин-младший, играли в теннис на корте Белого дома. На ногах у Калвина-младшего были кеды без носков, и он натер себе ногу. Произошло заражение, волдырь воспалился, через несколько дней у мальчика поднялась температура, и он впал в горячечный бред. 3 июля, за день до дня рождения Калвина-старшего, его поспешно доставили в центральную больницу Уолтера Рида.

В письме к своему отцу Кулидж писал: «Калвин очень болен… Он натер себе ногу до волдырей, и в кровь попала инфекция. Палец выглядит нормальным, но яд распространился по всему организму… Конечно, в его распоряжении все, чем может похвастаться современная медицина, но он еще может долго проболеть, с язвами, а может и поправиться через несколько дней». Три дня спустя мальчик умер.

Кулидж тогда занимал должность президента всего немногим более одиннадцати месяцев, и был выдвинут в кандидаты в президенты на свой собственный срок двумя неделями ранее. Супруги были вне себя от горя. Казалось, президент оставил все мысли о политических делах. «Когда он (сын) ушел, с ним ушли и все величие и вся слава президентства», – писал Кулидж позднее.

Кулидж был убежден в том, что трагедия произошла исключительно из-за того, что он стал президентом. В своей автобиографии он писал: «Если бы я не был президентом, то он не натер бы себе ногу до крови, играя в теннис на Саут-Граундс, из-за чего произошло заражение крови… Я не знал, что мне придется заплатить такую цену за проживание в Белом доме». Особенно трогает последнее предложение в автобиографии: «Быть президентом – это стоит очень дорого».

Представителей прессы больше всего занимал не сам факт нежелания идти на президентские выборы, сколько странная формулировка «я предпочитаю не участвовать в президентских выборах», а не более прямое высказывание «я не желаю» или «я решил не участвовать». Многие воспринимали ее не как окончательную, а как, скорее, принятое нехотя решение пойти на выборы, если такова будет воля народа. Юморист Уилл Роджерс вкратце выразил эти предположения в своей популярной газетной рубрике: «Мне кажется, заявление мистера Кулиджа – самое удачное из всех высказываний, какие когда-либо делали кандидаты. Он потратил много времени, выбирая в словаре слово «предпочитаю» вместо «я не буду». Не требуется особых познаний в политике, чтобы понять, что человек может получить гораздо больше голосов, если он вынужден подчиниться требованиям большинства, нежели действуя по своей собственной воле. Мистер Кулидж – самый проницательный политик из всех, кто когда-либо получал государственное жалованье».

Больше всех заявление Кулиджа обнадежило Герберта Гувера, который ясно видел себя преемником Кулиджа, даже если вся остальная страна этого еще не видела или пока что не признавала. Гувер тогда отдыхал в лесах Северной Калифорнии, и его, как и всех, тоже озадачила формулировка Кулиджа. «В Новой Англии слово «предпочитать» имеет различные значения, – размышлял он позже. – Я решил ничего не говорить, пока не посоветуюсь с самим президентом». Как следует из мемуаров Гувера 1952 года, он подождал, пока они оба вернутся в Вашингтон в сентябре, хотя в других источниках утверждается, что они встретились раньше. При встрече Гувер, стремившийся прежде всего к ясности и, возможно, к одобрению его кандидатуры, спросил, следует ли ему, по мнению Кулиджа, участвовать в выборах, на что тот ответил: «Почему бы и нет?»

Если Кулидж лелеял тайные надежды на то, что представители его партии будут его уговаривать, то этого так и не произошло; если это его озаботило, то он не подал и виду. Все, что можно было утверждать наверняка, так это то, что он отказался поддерживать Гувера или любого другого кандидата на том основании, что люди должны сами сделать свой выбор. Сразу же после этого заявления он стал выглядеть гораздо более спокойным и даже добродушным, чем до этого.

Через несколько дней он благосклонно разрешил индейцам сиу провозгласить его почетным вождем по имени Уомбли Токаха («Ведущий за собой орел»). На этой церемонии он предстал в огромном головном уборе из перьев, в котором гордо позировал перед фотографами. Он выглядел смешно, но, вместе с тем, и немного очаровательно. Нация пришла в восхищение.