Его слова поразительным образом контрастируют с воспоминаниями Балхена, который сразу после перелета написал в «Нью-Йорк таймс»: «Самолет у нас был хороший. Моторы никогда не давали повода для беспокойства. Ни разу за весь полет мне не приходилось вылезать на крыло, чтобы прочистить мотор… По моему мнению, это был самый скучный и монотонный перелет, в каком я когда-либо участвовал». В своей собственной книге Балхен писал, что полет проходил «в прекрасной и ясной звездной ночи». Это была одна из фраз, которую позже, под влиянием родственников Бэрда, ему пришлось исключить из своей книги.

Когда они достигли Франции в районе Бреста, Бэрд приказал Балхену следовать вдоль береговой линии к Гавру, а не лететь сразу в Париж, то есть идти странным обходным маршрутом. Как позже писал Балхен, под ними проходила прямая железная дорога в Париж, но Бэрд настоял на том, чтобы они сначала подлетели к устью Сены, а потом шли вдоль реки. Так их полет продлился на два часа больше, чтобы подлететь к городу, когда погода улучшится.

Как и в случае с Линдбергом, на аэродроме в Ле-Бурже собралась многотысячная толпа, но после полуночи, когда никто не прилетел и продолжал идти дождь, многие сдались и разошлись по домам. Среди присутствовавших были Кларенс Чемберлин и Чарльз Левин, которые прилетели в тот день в Париж в рамках своего тура по европейским столицам.

Бэрд писал: «Все французские авиаторы, ожидавшие нас в Ле-Бурже, согласились, что мы не только не должны были приземляться из-за плотной облачности, но и, вполне возможно, могли бы погубить нескольких наблюдателей». Однако это расходится с воспоминаниями Чемберлина. «Шел небольшой моросящий дождик, – писал он. – Было облачно, но облака нависали не слишком низко, для того чтобы самолет опустился и безопасно приземлился, как только покажутся огни Парижа». В своей книге Бэрд писал, что наблюдатели с земли слышали звук моторов. Чемберлин сказал, что они ничего не слышали.

«Моей главной задачей стало обеспечить безопасность товарищей и не погубить никого на земле, – продолжал Бэрд, стараясь изобразить свою неудачную попытку как акт героизма. – Единственное, что нам оставалось, – это вернуться к воде». Он приказал развернуть самолет к побережью Нормандии.

Там у них почти закончились запасы топлива. Было слишком рискованно приземляться на поле, поэтому они решили опуститься в море. Балхен совершил идеальную посадку примерно в двухстах ярдах от деревни Вер-сюр-Мер, и четверо членов экипажа вышли на берег, который семнадцать лет спустя прославится как один из береговых плацдармов, на которых высаживались британские войска во время Второй мировой войны. В результате посадки отвалились колеса и их крепление, но в остальном самолет не пострадал.

Об этом эпизоде Бэрд писал следующее: «Я чувствовал свою исключительную ответственность за жизнь своих товарищей. Мне казалось, они не верили в то, что нам удастся безопасно приземлиться, но, тем не менее, смело смотрели в будущее… Они до последнего выполняли приказы. За штурвалом в то время оказался Балхен». На самом деле, такое высказывание граничило с вопиющей неблагодарностью. Балхен вел самолет много часов и, скорее всего, спас их жизни своей умелой посадкой.

Череда любопытных эпизодов на этом не закончилась. Слух всех четырех членов экипажа был нарушен из-за постоянного гудения моторов, и они не слышали друг друга. Акоста, судя почти по всем воспоминаниям, сломал ключицу, хотя позже сказал, что тогда не чувствовал никакой боли. Другим повезло, и они не получили никаких травм. Выбравшись на берег, они почти сразу же увидели на идущей вдоль берега дороге молодого человека на велосипеде, но тот испугался странных чужаков, выбравшихся из моря, и поспешил скрыться из виду. Дрожа от холода, они переходили от дома к дому, но не могли объяснить, кто они. Новилл, все еще страдая от временной глухоты, что-то кричал жителям деревни на плохом французском языке. Наконец они добрались до маяка на холме в полумиле от пляжа. Дочь смотрителя маяка, Марианна Лекоп, позже вспоминала, что ее семья проснулась от звука моторов самолета – довольно необычного звука для деревушки Вер-сюр-Мер. Она посмотрела в окно, но ничего не увидела. «Примерно в три часа мы проснулись снова от того, что в дверь громко стучали, – продолжала она. – Отец увидел у порога четырех человек. Один из них кричал по-французски: «Авиаторы! Америка!» Внутрь вошли четверо усталых мужчин. До этого они безуспешно стучались в еще несколько домов. Они были странно одетыми, полностью промокшими и грязными. Все это показалось нам очень подозрительным».

Месье Лекоп и его родные впустили авиаторов в дом, дали им одеяла и напоили горячими напитками. В изумлении они выслушали рассказ Новилла о перелете, но не могли ничего сообщить миру, потому что телефонная и телеграфная связь в деревне с шести вечера до восьми утра не работала. Когда Бэрд с товарищами вернулись на пляж, было уже светло. Там они обнаружили, что местные жители вытащили их самолет на берег, что было неплохо, но тут же принялись его разбирать, очевидно, считая его своей законной добычей, подобно останкам кораблекрушения. Шестеро мужчин, пыхтя, взбирались вверх по берегу под тяжестью одного из огромных моторов. Бэрд убедил их вернуть мотор, но другие части самолета исчезли навсегда, в том числе и полоска ткани длиной в сорок футов, на которой было написано название самолета. Позже были сообщения о том, что эта полоска украшала стену казино в Довиле. Самолет так и не вернули в рабочее состояние. Все, что осталось от него сегодня, – это несколько кусков ткани за стеклом в музее Вер-сюр-Мера. Вывеска с названием тоже, похоже, исчезла навсегда.

Несмотря на все неудачи, экипажу Бэрда, когда он наконец-то добрался до Парижа (на поезде, на следующий день), устроили не менее грандиозный прием, чем Линдбергу. «Никогда раньше я не видел ничего подобного тому дикому ликованию в Париже, – писал Балхен в своих мемуарах. – Улицы у вокзала были заполнены народом, люди сгрудились вокруг машины, разбили окно и чуть не перевернули ее». Женщины пытались обнять их и поцеловать. Возможно, именно в этой давке Акоста и сломал ключицу – по крайней мере тогда он впервые ощутил боль. Автомобиль должен был отвезти их в отель «Континенталь», но он не заводился, и толпа стала толкать его, громко крича. «Женщины прыгали на подножки, простирали к нам руки и целовали, пока у нас не покраснели лица, – продолжал Балхен. – Жандармы в отчаянии размахивали руками, пытаясь контролировать движение, но потом расталкивали локтями толпу, подбирались к нам и сами просили автографы».

В Америке воцарилось почти то же воодушевление, с каким было встречено известие о перелете Линдберга, – по крайней мере оно превосходило радость, с какой встретили весть о перелете Чемберлина и Левина. В каждой подробности перелета газеты неизменно пытались увидеть что-то положительное. Например, тот факт, что самолет Бэрда провел в воздухе сорок три часа – почти на четверть дольше, чем самолет Линдберга, – трактовался как героическое достижение, а не как неудача и следствие отклонения от прямого пути. Бэрд сказал журналисту «Нью-Йорк таймс»: «Мы почти в полном порядке, как могут быть в полном порядке четыре человека, проведшие нелегкие сорок часов». Он признался, что на протяжении почти всего полета они точно не знали, где находятся, – в изданной в следующем году книге эти слова он предусмотрительно опустил.

Поскольку Бэрд был выше Линдберга званием, то ему устроили более торжественный официальный прием. На второй день пребывания в Париже Бэрд посетил Дом инвалидов. Один парализованный авиатор, капитан Лежандр, пришел в такое восхищение при виде Бэрда, что поднялся с кресла и впервые за девять лет пошел. Рука об руку они с Бэрдом подошли к могиле Наполеона, и при виде этого зрелища взрослые люди расплакались, как дети.

Похоже, Америка превращалась в страну богов.