Только один свидетель заявил, что Ванцетти находился на месте преступления, и то как пассажир автомобиля. Никто не заявил, что он стрелял или каким бы то ни было образом принимал участие в ограблении.
В своей заключительной речи судья Уэбстер Тэйер особый упор сделал на том, что на юридическом языке именуется «осознанием вины» – на подозрительно уклончивом поведении Сакко и Ванцетти при ответах на вопросы. Невиновным людям, заметил Тэйер, не нужно придумывать ответы. Следовательно, они виновны. Присяжные согласились. Через пять с половиной часов совещания 14 июля 1921 года они объявили Сакко и Ванцетти виновными. Их приговорили к казни на электрическом стуле.
Стоит сказать, что государство не спешило казнить их. Они могли подавать апелляции на протяжении шести лет. Защитники Сакко и Ванцетти подали семь заявлений о пересмотре дела на том основании, что судья Тэйер действовал предвзято и что суд был нечестным. Позже они подали еще две апелляции в Высший суд Массачусетса. Но все они были отклонены. В 1925 году некий Селестино Мадейрас, уроженец Азорских островов, осужденный на смертную казнь по другому преступлению, дал признание: «Настоящим признаю, что был на месте преступления у обувной фабрики в Саут-Брейнтри и что Сакко и Ванцетти там не были», – написал он. На допросе он не смог дать четких показаний и вспомнить подробности убийства и ограбления в Саут-Брейнтри – например, он даже не помнил дату ограбления – и судья Тэйер отверг его признание как не заслуживающее доверия, каким оно и было в действительности. Тэйер сам выступил с заявлением на двадцать пять тысяч слов, в котором объяснял, почему он отверг все требования пересмотра своего решения.
Первые признаки недовольства решением американского суда поступили не из самой Америки, а из Франции. 20 октября 1921 года послу США Майрону Херрику прислали бомбу в подарочном пакете. По невероятно счастливой случайности пакет попал в руки человека, который сразу узнал в нем бомбу и понял, что нужно делать. Этим человеком был слуга Херрика Лоуренс Блэнчард, англичанин, который работал с бомбами во время Первой мировой войны и которому жужжание в пакете показалось похожим на звук взведенной ручной гранаты Миллса. Он швырнул пакет в ванную комнату, и тут же последовал взрыв. Ванная была разнесена полностью, осколок шрапнели попал Блэнчарду в ногу, но в остальном его не задело. Если бы пакет открыл сам Херрик, то Линдберга в Париже в 1927 году приветствовал бы совсем другой посол.
Несколько дней спустя еще одна бомба (предположительно, случайно активированная), подосланная в знак поддержки Сакко и Ванцетти, убила двадцать человек. В последующие две недели взорвались бомбы у американских посольств или консульств в Лиссабоне, Рио-де-Жанейро, Цюрихе и Марселе.
Первыми в Америке выразили протест писатели и интеллектуалы – в частности Эптон Синклер и Джон Дос Пассос, автор рассказов Кэтрин Энн Портер, поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей, критик Льюис Мамфорд, журналист Хейвуд Браун и несколько членов «Алгонкинского круглого стола», включая Дороти Паркер и Роберта Бенчли. Большинство из них в то или иное время задерживались и обвинялись в «бродяжничестве и праздношатании», как это называлось в бостонских судах. Бенчли к тому же поклялся, что сам слышал, как Тэйер хвастался в гольф-клубе в Вустере, штат Массачусетс, что «как следует разберется с этими ублюдками», что еще больше взволновало либеральную публику.
Из-за рубежа поступали петиции с требованием пересмотреть дело. Одна собрала почти 500 000 подписей, другая более 150 000. По всему миру в честь двоих итальянцев называли улицы и кафе. В Аргентине название «Сакко и Ванцетти» получила марка сигарет и популярное танго.
Протесты интеллигенции и иностранцев порождали ответные протесты в некоторых районах. В Бостоне прошла демонстрация рабочих, преимущественно ирландцев, призывавших к скорейшей казни двух итальянцев. Как вспоминал писатель Фрэнсис Рассел, детство которого прошло в Бостоне того времени, общество было настроено, в основном, против Сакко и Ванцетти. В частности, на их вине настаивали представители среднего класса и республиканцы. Сенатор Уильям Бора из Айдахо, председатель Комитета по иностранным связям, сказал, что «было бы национальным унижением, постыдным и трусливым компромиссом для национальной чести обращать какое бы то ни было внимание на иностранные протесты», которые он называл «дерзкими и намеренными».
Критической точкой стало расследование дела со стороны будущего судьи Верховного суда Феликса Франкфуртера, на тот момент профессора права в Гарварде. Он тщательно проанализировал материалы дела и пришел к мнению, что Сакко и Ванцетти засудили. Свои соображения он изложил в статье, опубликованной в журнале «Атлантик монтли»: «С чувством глубокого сожаления, но без малейшего страха оттого, что мне будут предъявлены опровержения, я заявляю, что решение судьи Тэйера в современную эпоху не имеет равных себе по несоответствию между тем, о чем говорят факты, и тем, о чем говорится в судебном решении. Его документ на 25 тысяч слов можно назвать сплошной мешаниной из ложных цитат, недоговорок и искажений смысла… Решение суда буквально испещрено очевидными ошибками и в целом пропитано духом, чуждым юридическому высказыванию».
Франкфуртер систематически и убедительно разоблачал несправедливый приговор Сакко и Ванцетти, но в бостонских влиятельных кругах его мнение не приветствовалось. Многие выпускники Гарварда потребовали его уволить. Коллеги и старые знакомые сторонились его. Когда он заходил в какое-нибудь помещение или в ресторан, посетители спешили выйти. Утверждалось, что из-за его статьи Гарвард недополучил миллион долларов пожертвований.
Но в других местах возмущение несправедливым приговором только нарастало. Среди тех, кто требовал пересмотра дела, была и вдова Алессандро Берарделли. Редакция консервативной газеты «Бостон геральд», которая до этого поддерживала решение суда, прочитав документ Тэйера, изменила свое мнение.
Никто не придавал этому делу такого большого значения, как губернатор Массачусетса Алван Т. Фуллер, по всей видимости, глубоко порядочный человек. Он начал свою карьеру продавцом велосипедов, затем переехал в Париж и привез в США два из самых первых автомобилей, когда-либо импортированных в Северную Америку. В конечном счете он стал единственным дистрибьютором компании «Паккард» в Новой Англии и заработал на этом миллионы. Он проживал в особняке под Бостоном и коллекционировал работы английских живописцев, в частности Гейнсборо и Ромни. За четырнадцать лет, что он был избранным чиновником, он ни разу ни от кого не принял деньги.
10 мая 1927 года, как раз тогда, когда пропали Нунжессер и Коли, Фуллеру была послана бомба, но, к счастью, ее перехватили и обезвредили. В том же месяце Фуллер назначил комиссию из трех уважаемых человек – президента Гарвардского университета Эббота Лоуренса Лоуэлла, президента Массачусетского технологического института Сэмюэла Страттона и судьи в отставке Роберта Гранта, – чтобы они вынесли формальное решение о том, виновны ли Сакко и Ванцетти или нет. Все они были далеко не молоды: Гранту было семьдесят пять лет, Лоуэллу семьдесят один год, а Страттону шестьдесят шесть.
В то же время Фуллер проводил свое собственное расследование. Он прочитал все судебные протоколы вплоть до последнего слова и приказал доставить к себе в дом все физические улики – пистолеты, пули, предметы одежды. Он лично опросил всех оставшихся в живых свидетелей (после смерти одного их оставалось одиннадцать), а также свидетелей по обоим судебным процессам. Иногда он по двенадцать-четырнадцать часов в день не занимался ничем иным, кроме как изучением обстоятельств дела Сакко и Ванцетти.
Он дважды поговорил с Сакко и Ванцетти и даже со злополучным Селестино Мадейросом, а также с членами их семей. Особенно ему понравился Ванцетти. В тюрьме Ванцетти изучал английский язык на курсах по переписке, и его словарь с грамматикой значительно улучшились. В последние годы он даже написал немало прочувственных писем с ясно сформулированными мыслями, и поразил всех своими восприятием и умом. Адвокат Ванцетти, Фред Мур, сказал, что никогда не встречал человека такой «великолепной учтивости». Губернатор Фуллер после первой их встречи воскликнул: «Какой привлекательный человек!»
