На обязанности Зиновия Ивановича и его кружка лежало готовить иллюстрации, карты, диаграммы, вести рекламную работу. Посещение таких проработок ни для кого из колонистов не было обязательным; реклама, следовательно, имела огромное значение. Темы этих проработок были примерно такого порядка: «Робеспьер», «Цусима», «Солнечное затмение», «Как Юденич Петроград брал», «Самые дикие люди», «Советская Венгрия». Рекламу кружок Буцая любил подавать в карикатурных формах и даже для солнечного затмения умел находить карикатурные линии.

В журчащий зимний вечер в ателье Буцая идет самая горячая работа, и стены мезонина дрожат от смеха художников и гостей-меценатов.

Под большой керосиновой лампой над огромным картоном работают несколько человек. Почесывая черенком кисти в угольно-черной голове, Зиновий Иванович рокочет, как протодиакон на похмелье:

– Прибавьте Федоренку сепии. Это же грак, а вы из него купчиху сделали. Ванька, всегда ты кармин лепишь, где надо и где не надо.

Рыжий, веснушчатый, с вогнутым носом, Ванька Лапоть, передразнивая Зиновия Ивановича, отвечает хриплым деланым басом:

– Сепию всю на Лешего истратили.

Другие художники и меценаты смеются, но Зиновий Иванович как будто не замечает игры и продолжает рокотать:

– Для Лешего можно было бы и сажей ограничиться.

Лапоть не унимается и басит дальше:

– Сажа для вас осталась, Зиновий Иванович.

– А я при чем?

– А вы в правом углу, – уже чистым животом произносит Лапоть и отодвигается подальше от Зиновия Ивановича. Работники картона любопытно поднимают головы и наслаждаются: Зиновий Иванович с серьезным удивлением, округлив черные мохнатые брови и выпятив губы, рассматривает неожиданную для него деталь рекламного листа. На листе сверху написано:

Под этим воззванием должен быть нарисован Федоренко, считающийся самым догадливым колонистом; он должен держать за шиворот колониста Кузьму Лешего, а под такой картиной должна быть подпись:

– Тихон Нестерович, ось я Лешего спиймав, чи тягты його на доклад?

Но вместо ансамбля, намеченного по плану, представлен на картоне гораздо более сложный:

Красномордый Федоренко держит за шиворот Лешего, а листом чистой бумаги прикрыт контур самого Зиновия Ивановича, стоящего над прорубью и согнувшегося в самом жалком положении. Зиновий Иванович еще не раскрашен.

Художники: Шелапутин, Соловьев, Настя, Жевелей и Витька Богоявленский; меценаты: Кудлатый, Задоров, Коваль, Бурун неистово хохочут. Лапоть осторожно поглядывает на Зиновия Ивановича из-за стола, а Зиновий Иванович подымает правую бровь:

– И что же? Ну и испортили плакат. Какое же это имеет отношение к теме? Надо же все-таки со смыслом делать.

– А как же, со смыслом, – продолжает на самом низком регистре Лапоть, – вот…

Он снимает еще один чистый листик бумаги, прикрывающий еще одну неизвестную деталь. На картоне четкая надпись:

– Тихон Нестерович, ось я Лешего та водяного сниймав, чи тягты их на доклад?

Теперь все затихает, как перед бурей, но Зиновий Иванович спокойно говорит:

– Да. В таком случае правильно: оставьте для Кузьмы сепию, а для меня сажу.

Завтра утром плакат будет вывешен на самом видном месте и доставит колонистам несколько минут «истинно блаженных».

Стало шумно по вечерам и в моем кабинете. Недавно из Харькова приехали две студентки и привезли такую бумажку:

Я с большим любопытством встретил этих представителей молодого педагогического поколения. И К. Варская и Р. Ландсберг были завидно молоды, каждой не больше двадцати лет. К. Варская – очень хорошенькая полная блондинка, маленькая и подвижная; у нее нежный и тонкий румянец, какой можно сделать только акварелью. Все время сдвигая еле намеченные тонкие брови и волевым усилием прогоняя с лица то и дело возникающую улыбку, она учинила мне настоящий допрос:

– У вас есть педологический кабинет?

– Педологического кабинета нет.

– А как вы изучаете личность?

– Личность ребенка? – спросил я по возможности серьезно.

– Ну да. Личность вашего воспитанника.

– А для чего ее изучать?

– Как «для чего»? А как же вы работаете? Как вы работаете над тем, чего вы не знаете?

К. Варская пищала энергично и с искренней экспрессией и все время оборачивалась к подруге. Р. Ландсберг, смуглая, с черными восхитительными косами, опускала глаза, снисходительно-терпеливо сдерживая естественное негодование.

– Какие доминанты[128] у ваших воспитанников преобладают? – строго в упор спросила К. Варская.

– Если в колонии не изучают личность, то о доминантах спрашивать лишнее, – тихо произнесла Р. Ландсберг.

– Нет, почему же? – сказал я серьезно. – О доминантах я могу кое-что сообщить. Преобладают те самые доминанты, что и у вас…

– А вы откуда нас знаете? – недружелюбно спросила К. Варская.

– Да вот вы сидите передо мной и разговариваете.

– Ну так что же?

– Да ведь я вас насквозь вижу. Вы сидите здесь как будто стеклянные, и я вижу все, что происходит внутри вас.

К. Варская покраснела, но в этот момент в кабинет ввалились Карабанов, Вершнев, Задоров и еще какие-то колонисты.

– Сюда можно, чи тут секреты?

– А как же! – сказал я. – Вот познакомьтесь – наши гости, харьковские студенты.

– Гости? От здорово! А как же вас зовут?

– Ксения Романовна Варская.

– Рахиль Семеновна Ландсберг.

Семен Карабанов приложил руку к щеке и озабоченно удивился:

– Ой, лышенько, на что же так длинно? Вы, значит, просто Оксана?

– Ну, все равно, – согласилась К. Варская.

– А вы – Рахиль, тай годи?

– Пусть, – прошептала Р. Ландсберг.

– Вот. Теперь можно вам и вечерять дать. Вы студенты?

– Да.

– Ну так и сказали б, вы ж голодни, як той… як його? Як бы цэ був Вершнев с Задоровым, сказали бы: як собака. А то… ну, скажем, как кошенята.

– А мы и в самом деле голодны, – засмеялась Оксана. – У вас и умыться можно?

– Идем. Мы вас сдадим девчатам: там что хотите, то и делайте.

Так произошло наше первое знакомство. Каждый вечер они приходили ко мне, но на самую короткую минутку. Во всяком случае, разговор об изучении личности не возобновлялся – Оксане и Рахили было некогда. Ребята втянули их в безбрежное море колонийских дел, развлечений и конфликтов, познакомили с целой кучей настоящих проклятых вопросов. То и дело возникавшие в коллективе водовороты и маленькие водопадики обойти живому человеку было трудно, – не успеешь оглянуться, уже завертело тебя и потащило куда-то. Иногда, бывало, притащит прямо в мой кабинет и выбросит на берег.

В один из вечеров притащило интересную группу:

Оксана, Рахиль, Силантий и Братченко.

Оксана держала Силантия за рукав и хохотала:

– Идите, идите, чего упираетесь?

Силантий действительно упирался.

– Он ведет разлагающую линию у вас в колонии, а вы и не видите.

– В чем дело, Силантий?

Силантий недовольно освободил рукав и погладил лысину:

– Да видишь, какое дело: сани, здесь это, оставили на дворе. Семен и вот они, здесь это, придумали: с горки, видишь, кататься. Антон, вот он самый здесь, вот пусть он сам скажет.

Антон сказал:

– Причепились и причепились: кататься! Ну Семену я сразу дал чересседельником, он и ушел, а эти никаких, тащат сани. Ну что с ними делать? Чересседельником – плакать будут. А Силантий им сказал…

– Вот-вот! – возмущалась Оксана. – Пускай Силантий повторит, что он сказал.