Воля монархов касалась не только простых подданных, но и лиц царской фамилии. По законам Петра Великого, наследником престола мог быть тот, кого назначал царствующий император или императрица. Царская кровь не давала исключительного права на трон, и сегодняшний наследник престола мог быть завтра ничего не значащим, ничтожным лицом. Императрица Елизавета Петровна назначила своим наследником своего племянника Петра, герцога голштинского, но в любую минуту она могла или отправить его обратно в Голштинию, или заключить в тюрьму, а новым наследником провозгласить кого-нибудь другого, по своему усмотрению, хотя бы в нём не было и капли крови Петра Великого.
Эти условия заставляли всё общество, окружавшее ступени трона, чувствовать себя в неопределённом положении, а неуверенность вела к тому, что придворные привыкли жить настоящим моментом, не заглядывая в будущее. Они старались пользоваться каждой минутой, не жалея на это никаких средств. Поэтому при русском дворе балы устраивались необыкновенными по блеску и роскоши.
В особенности это было заметно на вечерах маскарадных, или, вернее, костюмированных, так как этикет не позволял носить маски в присутствии императрицы. И обыкновенные придворные костюмы того времени отличались роскошью: шелка, бархат, драгоценные камни, а на балах, особенно костюмированных, эта роскошь переходила всякие границы. Всем было известно, что императрица Елизавета Петровна очень любит красивые наряды, и потому придворные старались перещеголять друг друга.
Общество, собравшееся на крещенский маскарад, представляло волшебную картину: разнообразные национальности, всевозможные исторические эпохи, вся греческая мифология имели своих представителей в этот вечер. Но во всех характерных костюмах, несмотря на видимую несообразность, господствовала современная мода. То, что теперь показалось бы смешным, тогда представлялось вполне уместным. Русский сенатор в белой тоге, из-под которой виднелись шёлковые чулки и туфли с пряжками, носил на голове напудренный парик. У богинь и богов Олимпа были вполне модные причёски и шпаги у поясов, а у средневекового рыцаря висела косичка.
Всё общество, тихонько перешёптываясь, ожидало выхода государыни. Только самые высшие сановники да посланники других держав имели право носить домино: в тот вечер этим правом воспользовались немногие, — в том числе канцлер граф Бестужев и английский посланник Гью Диккенс, которые вели теперь оживлённый разговор.
Стройный граф Эстергази, в богато расшитом бриллиантами костюме венгерского магната, любезничал с дамами, стараясь не выказывать предпочтения ни одной из них. Он с такой ловкостью распределял своё внимание между всеми красавицами, что самый проницательный взор не мог бы определить, кто же из них более нравится галантному представителю Марии-Терезии.
Более всех были окружены толпой царедворцев графы Разумовские и Шуваловы. У Алексея Разумовского было белое домино поверх роскошного мундира; Кирилл Разумовский, младший брат Алексея, недавно назначенный гетманом Малороссии, явился в несколько фантастическом костюме запорожского казака.
На Петре и Александре Шуваловых тоже были домино; что касается обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова, то он предпочёл облечься в роскошный костюм времён Елизаветы Английской, выгодно выделявший его высокий рост и стройную фигуру. Иван Иванович Шувалов был единственным из всех присутствующих, не признававшим парика. Его волосы ниспадали локонами, обрамляя свежее, прекрасное лицо. С одного плеча спускался короткий плащ из белого шёлка, а рука гордо упиралась в эфес шпаги, украшенный драгоценными камнями. По внешнему виду он действительно напоминал изящного кавалера английского двора — одного из тех, которые пользовались недолгими милостями королевы и часто оканчивали своё существование в мрачных стенах каземата.
Французский посланник, маркиз де Лопиталь, стоял рядом с любимцем императрицы. На нём был роскошный персидский костюм, а на напудренном парике оригинально торчала феска, украшенная бриллиантовой пряжкой. Маркиз так же оживлённо беседовал и видимо ухаживал за Иваном Ивановичем Шуваловым, как это делал Гью Диккенс по отношению канцлера Бестужева.
За четверть часа до начала бала из дверей, противоположных апартаментам императрицы, вошли в тронный зал великий князь и великая княгиня. Они выбрали венецианские костюмы, которые по своей изысканной простоте выгодно отличались от пёстрых нарядов придворных. Лицо наследника было веселее и оживлённее, чем всегда. У великой княгини было тёмно-синее бархатное платье. Нежный цвет её лица, белизна рук и плеч красиво выделялись на тёмном фоне бархата. Екатерина Алексеевна была ослепительно хороша; её мягкие, грациозные движения и задумчивые глаза делали её ещё привлекательнее.
Свита великого князя тоже была одета в венецианские костюмы, не исключая Брокдорфа и Ревентлова, для которых сшили платья на скорую руку. Ревентлову очень шёл новый костюм, что нельзя было сказать о Брокдорфе. Последний был так комичен, что дамы с удивлением перешёптывались между собой, подавляя насмешливые улыбки.
Этикет требовал, чтобы первые сановники пошли навстречу великому князю, но придворные императрицы не спешили сделать это. Они медлили выразить своё почтение будущему императору и этим ясно показывали, как ещё далёк был от него престол.
Пётр Фёдорович вспыхнул от негодования и холодным, высокомерным взглядом окинул всё общество. Екатерина Алексеевна, наоборот, с приветливой, милой улыбкой отвечала на поклоны, точно благодарила за внимание, которое ей оказывали. Шуваловы тоже подошли к великому князю и княгине, в их поклонах и обращении чувствовалась высокомерная снисходительность: они как будто хотели показать, что видят в нём чужеземного принца, а вовсе не наследника русского престола. Особенно неприязнен был вид обер-камергера Шувалова, которому уже была известна история с пуделем, получившим прозвище Иван Иванович.
Граф Алексей Разумовский почтительно поклонился великому князю, как это требовалось этикетом, но был сдержан и не выражал ни малейшего желания быть особенно угодным наследнику престола. Кирилл Разумовский весело шутил с великой княгиней. Он делал такие остроумные, меткие замечания, что Екатерина Алексеевна от души смеялась. Поведение Кирилла Разумовского, по-видимому, очень раздражало Салтыкова; по крайней мере, он бросал на гетмана гневные, грозные взгляды.
Присутствующие в зале чувствовали щекотливость ситуации. Конечно, в отсутствие императрицы великий князь должен был стать центром общества, но большинство придворных старалось держаться подальше от наследника частью потому, что он был для всех антипатичен, а частью из боязни прогневить императрицу Елизавету Петровну, которая не любила, чтобы её племяннику оказывали большое внимание. К счастью, неловкое положение длилось недолго, так как вскоре По выходе великокняжеской четы двери из апартаментов императрицы открылись и сначала появились многочисленные пажи, а затем показалась и сама Елизавета Петровна в сопровождении своих фрейлин и статс-дам.
Елизавета Петровна при всяком удобном случае надевала мужской костюм старого русского покроя. На этот раз она не изменила своему обычаю и облеклась в широкие белые шёлковые шаровары, которые были заправлены в высокие хорошенькие сапожки, доходившие до колен и плотно охватывавшие стройные, изящные ноги императрицы. Короткий тёмно-красный кафтан, опушённый горностаем, выгодно подчёркивал ещё стройную фигуру Елизаветы Петровны. На вьющихся волосах, лишь слегка посыпанных пудрой, кокетливо сидела маленькая шапочка из такого же тёмно-красного бархата, отделанная тоже горностаем. Шапочка, кафтан и кушак были усыпаны бриллиантами необыкновенной величины и блеска.
И фигура и лицо Елизаветы Петровны казались гораздо моложе в этом одеянии, чем обыкновенно. Блеск глаз казался естественным, и искусственный румянец, который императрица старательно поддерживала, на этот раз не бросался так резко в глаза. В каждом её движении чувствовалась неограниченная правительница, малейшему желанию которой должны были подчиняться миллионы людей на расстоянии сотен тысяч вёрст.
