— Более того, ваше высочество, — подтвердил министр. — Чтобы покончить раз навсегда с пограничными спорами и нескончаемыми трениями, датский король поручил графу Линару предложить вам, ваше высочество, променять герцогство Голштинское на графство Ольденбург и Дельменгорст.
Сказав это, барон обречённо посмотрел на своего государя. Удар был нанесён, оставалось спокойно выждать его ответного действия.
Лицо великого князя побагровело — с такой силой ударила кровь в виски, глаза дико бегали, губы дрожали; он порывисто расстегнул мундир, словно задыхался, а его сердце готово было выскочить.
— Уступить? — воскликнул Пётр Фёдорович срывавшимся, хрипло вылетавшим из его слабой груди голосом. — Уступить моё герцогство, землю моих предков, моё наследие, которое мне совсем не следовало покидать ради жалкого рабства, ожидавшего меня здесь?.. Продать мои владения и моих подданных? Право, на такое преступное предложение способен только датский король! Но никогда, никогда не бывать этому, — слышите, Пехлин? — никогда! Моя страна не приносит мне никаких доходов, однако я — её повелитель и герцог; я принадлежу моим подданным, как они принадлежат мне, и ни за что не расстанусь с ними. Когда прибудет этот граф Линар, то скажите ему, что я вовсе не намерен принимать его, как и вообще всякого посла датского короля, и что я охотнее откажусь от всего русского государства, чем от одной квадратной мили моего герцогства.
Великий князь принялся ходить торопливыми шагами взад и вперёд по кабинету.
— Ваше императорское высочество, — промолвил барон Пехлин, когда Пётр Фёдорович опустился наконец в полном изнеможении на стул, — вы не дали мне докончить мой доклад, а я как раз завершил бы его теми же словами, которые слышал сию минуту от вас, именно, что о предлагаемом графом Линаром обмене не может быть и речи.
И министр, пыхтя, снова уселся на мягкую скамью.
— Ах, Пехлин, — воскликнул великий князь, нагибаясь к своему министру и хватая его за руку, — вы славный человек! Спасибо вам!.. И сочувствуете мне! Так передайте же этому графу Линару, что я не дам ему аудиенции и что его миссия напрасна. Скажите этому господину в резкой форме ваше мнение и спровадьте его обратно, — вот и делу конец!.. Видите, — с горечью прибавил он, — как скоро я забываю мои добрые намерения: я опять повредил себе, и если бы датский король мог увидеть меня в данную минуту, то порадовался бы вспышке моего гнева. Ах, это всегда вызывает у меня боль вот тут, в сердце, как будто под напором крови готовы лопнуть все сосуды, когда во мне кипит гнев! — Великий князь прижал руки к сердцу, откинулся с побледневшим лицом на спинку стула и закрыл на мгновение глаза. — Итак, — повторил он слабым голосом, — вы спровадите этого Линара и избавите меня от необходимости высказать ему лично моё мнение. Я не сумел бы сделать это с соблюдением дипломатических тонкостей, как сделаете вы.
— Прошу всемилостивейшего прощения, ваше императорское высочество, — осторожно возразил барон фон Пехлин. — Я не могу посоветовать вам такое решение настоящего дела и буду настоятельно просить вас принять графа Линара, даже обойтись с ним приветливо...
— Как? — воскликнул Пётр Фёдорович, с удивлением обращая на министра свой утомлённый взор. — Я должен оказать приветливый приём тому, кто является ко мне с таким дерзким предложением?.. Даже выслушать его было бы для меня унизительно!
— Выслушать ещё не значит вступать в переговоры, — перебил барон, — а перехитрить противника, ловко провести его и, наконец, иметь возможность поднять его на смех — гораздо выгоднее, приятнее для собственного самолюбия, а потому и умнее, чем оттолкнуть его одним ударом, который может показаться посторонним лицам несправедливостью с нашей стороны.
— Правда, Пехлин, вы так полагаете? — спросил великий князь всё ещё слабым голосом, едва шевеля бледными, дрожавшими от изнеможения губами. — Да, да, вы, пожалуй, правы... так оно и есть. Что толку волноваться?.. Будем благоразумны... будем осторожны... будем дипломатами... Предоставим этому датскому королю выступить с его потешным планом. Разоблачим все его намерения, чтобы иметь в руках оружие против него.
Глаза великого князя снова оживились, он выпрямился, довольный мыслью, поданною ему Пехлином.
— Совет, который я осмелился подать вам, ваше императорское высочество, — продолжал министр, — тем необходимее и благоразумнее, что вы — не только голштинский герцог, но также будущий император России...
— То есть будущий союзник герцога голштинского против датского короля!
— Совершенно верно, ваше императорское высочество. Но будущее отстоит от нас далеко, а вам необходимо сообразоваться с теперешней Россией и её политикой. Россия же в данный момент нуждается в дружеских отношениях с Данией. Если бы вы, ваше императорское высочество, в качестве герцога голштинского, отказались принять графа Линара, то этим поступком русский великий князь оскорбил бы короля Дании и навлёк бы на себя, как я полагаю, гнев её величества государыни императрицы.
— Хорошо, хорошо... я понимаю: исполнив свой долг пред родимой страной, герцог голштинский подверг бы русского великого князя немилости его августейшей тётки, — с горьким смехом сказал Пётр Фёдорович.
— Но если, ваше императорское высочество, вам будет благоугодно следовать добрым намерениям и обуздывать порывы своего гнева, то вы не повредите себе и тем вернее восторжествуете над датским королём и его предложениями, да ещё вдобавок будете вознаграждены благосклонностью государыни императрицы, угодив ей.
— Да, да, вы правы, Пехлин, — воскликнул на этот раз совершенно повеселевший великий князь, — я приму этого Линара, я буду дипломатом, а потом отошлю его к вам, но зато вы должны отделать его хорошенько! — воскликнул он, хлопая в ладоши почти с детской радостью. — Пускай весь свет посмеётся над ним, когда увидит, что на голштинском дворе не потерпят чужого петуха!
— Итак, ваше императорское высочество, — спросил барон Пехлин, — вы поручаете мне, по прибытии графа Линара, вступить с ним в переговоры относительно обмена герцогства Голштинского на графство Ольденбург?
— Ну да, конечно, Пехлин, — подхватил великий князь, — я даю вам поручение при том условии, однако, чтобы оно не было исполнено!
Тут голштинский министр вынул из кармана своего сюртука сложенный лист пергамента и сказал:
— В таком случае, ваше императорское высочество, соизвольте подписать вот это полномочие.
Он развернул пергамент и подал его великому князю.
— А тут сказано, — осведомился Пётр Фёдорович, — что о предложенном обмене не может быть и речи?
— Ваше императорское высочество, это — лишь полномочие к вступлению в переговоры, то есть к выслушиванию предложений. Мне известны воля и мнение вашего высочества, и я обязуюсь сообщать вам о каждой мелочи в ходе переговоров.
Пётр Фёдорович дёрнул за ручку звонка. Сержант Бурке принёс письменный прибор, и так как единственный стол в комнате был загромождён крепостью с солдатиками, то великий князь подписал документ у себя на коленах, после чего отдал его обратно барону.
— Только смотрите, Пехлин, отделайте хорошенько датского посла, прежде чем спровадить его назад, — вставая, воскликнул он таким тоном, который ясно давал понять, что повелитель Голштинии считает это дело поконченным раз навсегда и не расположен больше заниматься внешней политикой своего герцогства.
Пехлин поднялся, смахнул несколько крупинок нюхательного табака с своего батистового жабо и сказал:
— Само собой разумеется, всемилостивейший государь, что всё это дело должно оставаться в строжайшей тайне, потому что, если бы датский король заранее узнал как-нибудь стороной о ваших истинных намерениях, то моё служебное положение было бы скомпрометировано.
— Конечно, Пехлин! Так уж вы держите всю эту историю в секрете и не говорите о ней ни с кем.
— Понятно, ваше императорское высочество, — промолвил министр, несколько озадаченный таким поворотом разговора. — Осмеливаюсь только убедительнейше просить вас, чтобы вы, со своей стороны, соблюдали безусловное молчание о настоящем деле. Важнее всего, чтобы о нём не проведали дамы.
